– Совсем на вас не похожа! – восклицали посторонние люди, и маме опять это льстило. Впрочем, это было чистой правдой, если говорить о внешнем сходстве. Ничего общего, ни единой черты. Глядя на нас, можно было смело верить в истории о том, как детей путают в роддоме. Наверное, я уж слишком пошла в отца и его род. А отец, судя по всему, был высоким, поджарым, смуглым и темноволосым.
– У нее мои брови, – отвечала, по-прежнему хихикая, родительница, считая это лучшей шуткой из всех возможных.
Мама – классическая блондинка. Мелированная в стиле колхоз «Красный Октябрь». Нет, я не пытаюсь как-то ее унизить или посмеяться, я просто констатирую факт. Мама игнорирует моду, считая, что следует собственному стилю. В свои сорок шесть все еще косит под Мэрилин Монро. Крутит на плойке кудельки, рисует длинные стрелки, предпочитает мини-юбки, не замечая нависший в силу возраста жир над коленками.
– Мам, Монро умерла в тридцать шесть лет, – как-то заметила я.
– Что ты хочешь этим сказать? – возмутилась она, будто я ей сообщила о смерти любимой бабули. Впрочем, у нас никогда не было любимой бабули, да и нелюбимой тоже. Никого, о чьей смерти стоило бы сожалеть.
– Я хочу сказать, что тебе уже сорок шесть, а не тридцать шесть, – ответила я.
– Почему ты всегда такая злая? Я не была такой в твоем возрасте! – немедленно возмутилась родительница.
Мне хотелось сказать: да, мам, ты была тупой блондинкой. Но я опять сдержалась. Я же должна уважать собственную мать, правильно? Хотя на самом деле мне вообще не хотелось с ней общаться. Она разговаривала со мной так, будто я находилась или под тяжелыми наркотиками, или была бухая и потому непредсказуемая. И как ей объяснить, что мой наркотик – книги, а бухло – музыка? Что да, бывают подростки, которые не озабочены отношениями с противоположным полом, и не все оказываются беременны в шестнадцать, как рассказывают по телевизору. Более того, про противозачаточные средства, планирование беременности я в свои почти шестнадцать, кажется, знаю больше, чем моя сорокашестилетняя мать, которая регулярно трагическим голосом сообщала, что должна будет пойти «на это». «Опять». И заливалась слезами, будто случилась страшная трагедия, причем впервые в ее жизни. «Это» означало аборт. И я должна буду ее встретить, помочь добраться домой, принести чай, грелку из морозилки на живот и всячески заботиться. «Это» у моей мамы происходило так часто, что я не знала, каким местом она вообще думает о своем здоровье.