Обездвиженный ужасом Синявский долгие минуты смотрел на тварь. Она в ответ глядела на него жёлтыми пузырьками глаз и не пыталась напасть. Юра медленно встал со стула. Тварь не сдвинулась с места. Он осторожно шагнул к двери. Она по-прежнему стояла в углу. Синявский выскочил из комнаты.
В прихожей, в спешке открывая дрожащими руками входную дверь, Юра обернулся. Смоляная тварь бойко перебирала ногами по потолку гостиной. Синявский выпрыгнул из квартиры, сбежал по лестнице и вылетел из подъезда в ночную прохладу.
Он мчался по улицам куда глаза глядят. Тварь не отставала. Редкие прохожие с любопытством смотрели на ошалевшего Юру и шарахались от него, когда он подбегал с криками: «Вы видите?! Видите?!». Очень скоро он убедился: никто не видит, кроме него. Выбившись из сил, Синявский рухнул на скамейку в парке. Тварь остановилась неподалёку под фонарём. Юра тяжело дышал и смотрел на жгутики, что роились над головой с россыпью жёлтых глаз, бликующих в электрическом свете. Синявского охватила ярость, он вскочил и пошёл на тварь с кулаками. К его удивлению, она начала отступать, и тут он понял: гадина держится от него на расстоянии и не подходит ближе, чем на десять шагов. Юра поднял камень и кинул в гигантское звездоголовое существо; снаряд пролетел сквозь раскрытую грудину и упал в траву. Теперь Синявский был уверен – изломанная многоногая тварь плод его разума.
Юра вернулся на скамейку, идти домой он не хотел. От мысли, что он останется наедине с монстром в четырёх стенах, становилось не по себе. Синявский пытался понять, что происходит? Неужели он и правда сошёл с ума? Когда это произошло? И впервые за много лет он всерьёз задумался о своём одиночестве. Ему не к кому пойти, некому рассказать о своих бедах, не у кого просить помощи. У него никого не было, кроме родной тёти Саши, которая вырастила его одна, но осталось ему чужой. Их ничего не связывало, только кровные узы. С раннего детства Юра жил, словно сам по себе, и сильно завидовал детям, которых обнимали и целовали родители. Он ни в чём так не нуждался, как в материнской ласке. Но мизантроп-одиночка тётя Саша была холодна, как мраморная статуя. Маленький Юра изо всех сил старался пробудить в ней любовь, редкий раз даже осмеливался обнять или робко поцеловать её, но тётя Саша тут же отстранялась, требуя прекратить щенячьи нежности. С годами Юра привык, очерствел, и всякое проявление искренних чувств стало настораживать его, хотя ему по-прежнему очень хотелось найти человека, в объятьях которого сердце бы трепетало от любви и нежности.