Помню, как жадно выпила стакан холодный воды, как краем глаза посматривала в небольшой проем завешанного окна, лежа на руках Карани. Глаза заволокли слезы. Всё еще немного потряхивало. Сара что-то напевала, покачивая меня, точно ребенка, а я смотрела на темную улицу, на горизонт, который вот-вот должны были тронуть первые лучи восходящего солнца.
Хотелось, чтобы случившееся оказалось лишь страшным сном. Предрассветным кошмаром, который сотрется из памяти. Чтобы я проснулась дома, еще до той треклятой поездки; и чтобы все слухи о Северной заразе остались лишь слухами. Слезы текли по щекам, падали на руки Сары… Линия горизонта потеплела. Сегодняшний день наступал.
Ничего больше не могло стать прежним. Чуть больше трех недель назад инфекция перевернула все окончательно. Шесть дней назад я нажала на спусковой крючок. А сейчас лежала на коленях Сары, бездумно глядя на улицу.
Уже ничего не будет прежним. Уже нет надежды, что все в один миг изменится и придет в норму. Не придет. Никогда. Нужно смириться.
Но а дальше-то что?
А дальше пустота. Мы остались лицом к лицу с неминуемым и непоправимым. И было это куда масштабнее и яростнее, чем политический сыск, да беззаконие властей. Столкновение со смертью, но в неописуемом масштабе.
Ни надежды, ни веры. Лишь разрывающее непонимание и глухая покорность. За прошедшие шесть дней выплакала оставшиеся слезы, вдоволь намолилась безмолвной Матери и глухим Небесам.
Три недели. Три недели… Словно апогей моей эмоциональной мясорубки; за ним пришло смирение и выгорание. Эмоций и волнений так много, что на какое-то время вовсе перестала что-либо чувствовать. Лишь смотрела на линию горизонта, ожидая рассвета и не замечая катящихся слез по щекам.
***
Еще нет и шести утра. У горгоновцев общий подъем, раздача пайка на день и смена дежурного. Завязывая волосы в тугой хвост на голове, я спускалась со ступеней на первый этаж. Лицо – немного опухшее после раннего плача, хотя сама уже спокойна. Сильная усталость и слабость, – они, в общем-то, теперь и не проходили, – хотелось свернуться клубочком в постели и не шевелиться, стать невидимкой, которую все перестанут замечать.
За спиной раздались скорые легкие шаги. Я обернулась и замерла на предпоследней ступени, дожидаясь натягивающую объемную куртку Сару. Девушка как можно бодрее улыбнулась мне, сбегая по ступеням, и мы вместе вышли в обширную гостиную. Горгоновцы притащили сюда стулья со второго этажа, большой овальный стол из летней кухни, и даже кресло с вычурной обивкой (именно обладание им стало предметом извечной вечерней борьбы если, конечно, в кресле не располагался Роберт) – в этой комнате все предпочитали собираться для перекусов, игр в карты, размышлений о грядущем, совещаний и оперативок Сборта. Здесь же установили приемник, развесили на стене карту (на место телевизора, вынесенного, чтобы не мозолил глаза и не напоминал об отсутствии электричества).