Лодки торкались одна о другую, несогласованно отчаливали от берега и растекались в разные стороны: одни в растерянности доверялись течению, другие начинали упорную борьбу с тем же течением, медленно продвигались вверх, удаляясь от дымящихся скорбных костров, кто-то в растерянности крутил головой, так и не решив, куда направиться. И течение подхватывало такую лодку и волокло на своих струях без всяких раздумий и колебаний.
Никто из орочонов не запомнил этот день, день, когда исчезло большое стойбище, они старались запоминать только хорошие, радостные события. Плохие дни нужно было забывать, вычеркивать их из памяти и никогда не говорить о них. Забывать и не рассказывать ни детям, ни внукам. А на ту красивую и удобную для житья поляну, окруженную близкой тайгой, просто легло табу, – запрет. Там нельзя было не только селиться и жить, там причаливать к берегу запрещалось, сами себе запретили и соблюдали это правило строго.
***
Могила несчастной Аймы совсем осиротела. То хоть кто-то, хоть случайно проходил мимо, теперь же только таежные звуки, только птичьи голоса звенели, раздавались где-то поблизости, да любопытные бурундуки заскакивали на бревна, огораживающие могилу. Ни какой крупный зверь не подходил близко к упокоенной девушке, ни лось, ни кабан, ни медведь.
В первый год, присмотревшись, можно было различить, что к щели, между тесаными плахами, изнутри, привалилась девичья коса. Волосы были еще живыми, смолянисто черными, а в луче солнца, проникающего сквозь лесную чащу, отливали перламутровым фиолетом. Ниже, сквозь эту же щель можно было разглядеть ярко красный край атласного халата, в котором была похоронена девушка.
Прошли годы, сменились времена. Уже никто не мог вспомнить, не мог объяснить, почему сопка называется «Аймина», да и весь участок тайги, по которому бродят молодые охотники в поисках удачи, тоже называется «Айминским», а еще «девичьим». Так уж повелось, и ни кто с этим не спорил.
Еще через годы вокруг орочонской могилы поднялся лесной подрост, кустарники, отгородившие начисто могилу от солнечных лучей, спрятали ее в сырости и лесной прели. Иструхли, рассыпались плахи, а вывалившиеся наружу волосы были совсем блеклыми, бесцветными, словно пакля, заткнутая в щель стены много, много лет назад. Атласного халата и вовсе ни стало, истлел весь и высыпался, смылся дождями, улетел по одной ниточке, подгоняемый холодными зимними ветрами, улетел в неведомые дали, развеялся над бескрайней тайгой.