Раскусив замысел голавля, я уже рад был заключить с ним перемирие, но он наотрез отказывался, почуяв скорую победу надо мной. Опасаясь, что он запутает и лишит всякой свободы мои руки, я, изловчившись, прицельно и сильно двинул торцом удилища прямо в солнечное сплетение головы голавля. Рыбина замерла и даже удалилась от меня.
«Ну, наконец-то, моя взяла верх!» – подумал я. Но не тут-то было. Голавль опять начал бешено кружиться, но не вокруг меня, а уже вокруг торчавшей на середине реки коряги. Тут только до меня дошло, что он норовит привязать меня к коряге и тем самым утопить в Кичуе. Я весь содрогнулся, живо представив будущую картину. Придут к реке односельчане, найдут меня в реке со связанными ногами, привязанным к коряге и немедленно выдвинут версию, что кто-то свел со мной счеты. В итоге может пострадать совершенно безвинный человек.
Ужаснувшись этой мысли, я окончательно ожесточился на голавля и очень сильно ударил удилищем по тому месту, где кружил мой мучитель. Голавль на целый метр взвился в воздух, оборвал большую часть верхней губы, оставив ее на крючке, и скрылся в воде. Больше я его не видел.
С большим трудом освободившись от лески, я выбрался на берег и вздрогнул: штанов на мне не было. Видимо, когда я летел с берега в Кичуй, оборвалась единственная пуговица, перешитая бабушкой с кафтана, которые носили крестьяне еще при Николае I. Я долго и мучительно искал их на корягах и дне реки, обследовав берега и русло едва ли не до самой Шешмы, Возможно, течением унесло штаны до самого Каспия, где осетры позднее устроили в них удобное нерестилище. А, скорее всего, они зацепились за придонную корягу рядом с тем местом, где я так неудачно боролся с голавлем.
Горевал я не на шутку, а всерьез. Показаться голеньким в то время в деревне (а мне было 12 лет) – означало пожизненно оконфузиться и заполучить позорную кличку на всю оставшуюся жизнь.
Ножик, к счастью, остался у меня на берегу. Я нарезал ивовых прутьев, ободрал с них лыко и умеючи сплел из него рогожу для набедренной повязки. Поближе к вечеру, спасаясь от придирчивых деревенских глаз, задворками и огородами решил вернуться домой. До самой деревни на проселочной дороге было пусто: ехала навстречу одна повозка, но я предусмотрительно спрятался в высокой ржи. Наконец я приблизился к своему дому и уже думал, что моя тайна никогда не будет раскрыта. Но, видимо, неудачам суждено было в этот день преследовать меня до конца.