– Нет, – отвечал Долинский, стараясь сохранить на своем лице как можно более спокойствия.
Анна Михайловна и Дорушка обе пристально на него посмотрели.
– Пожалуй, что и да, мой батюшка; от него и это могло статься, – произнесла несколько комическим тоном Дора.
Долинский сам рассмеялся и сказал:
– Нет, право, нет, я не так женился.
За день до отъезда сестер из Парижа Долинский принес к ним несколько эстампов, вложенных в папку и адресованных: Илье Макаровичу Журавке, по 11‐й линии, дом Клеменца.
– Скажите какой скромник! – воскликнула Дорушка, прочитав адрес. – Скоро два месяца знакомы – и ни разу не сказал, что он знает Илью Макаровича.
– Разве и вы его знаете?
– Кого? Журавку? Это наш друг, – отозвалась Анна Михайловна. – Я его кума, детей его крестила. У нас даже есть портреты его работы.
– Как же он мне ничего не говорил о вас?
– Из ревности, – вмешалась Дорушка. – Он ведь, бедный Ильюша, влюблен в Аню.
– Право?
– По уши.
Последний день Долинский провел у Прохоровых с самого утра. Вместе пообедав, они сели в несколько опустевшей комнате, и всем им разом стало очень невесело.
– Ну, помните, дитя мое, все, чему я вас учила, – пошутила Дорушка, гладя Долинского по голове.
– Слушаю-с, – отвечал Долинский.
– Не хандрите, работайте и самое главное – непременно влюбитесь.
– Последнего только, самого-то главного, и не обещаю.
– Отчего?
– Смысла не вижу.
– Какой же вам надо смысл для любви? Разве любовь сама по себе не есть смысл, смысл жизни?
– Я не могу любить. Дарья Михайловна, права не имею давать в себе места этому чувству.
– Это право принадлежит каждому живущему.
– Не совсем-с. Например, в какой мере может пользоваться этим правом человек, обязанный жить и трудиться для своих детей?
– А, так и эта прелесть есть в вашем положении?
– У меня двое детей.
– Да, это кое-что значит.
– Нет, это очень много значит, – отозвалась Анна Михайловна.
– Н-н-ну, не знаю, отчего так уж очень много. Можно любить и своих прежних детей, и женщину.
– Да, если бы любовь, которая, как вы говорите, сама по себе есть цель-то или главный смысл нашей жизни, не налагала на нас известных обязанностей.
– Что-то не совсем понятно.
– Очень просто! Всей моей заботливости едва достает для одних моих детей, а если ее придется еще разделить с другими, то всем будет мало. Вот почему у меня и выходит, что нельзя любить, следует бежать от любви.