Уткир-устод ругался, сетовал на то, что стена не для защиты, а для замазывания ханских глаз. Но ремесленникам и дехканам было наплевать, развалится стена или нет – им было важно отработать две недели и уйти домой. Рассказывают, что именно в тот момент, когда зодчий говорил, что стена развалится, случилось несчастье. Она рухнула, завалив мастера обломками кирпичей. Когда его вытащили из-под завала, он ещё дышал, но переломанные рёбра воткнулись в лёгкие и мастер в мучениях умер. Да разве он один?
Поэтому стена вокруг Бухары такая, словно пьяный бык мочился на ходу, шатаясь из стороны в сторону. А вслед за ним шли криворукие рабочие и клали стену. Не было единого плана строительства, не было даже единого распорядителя работ, не было точно установленной нормы работы. Некоторые бедняги не вылезали с этой стройки, а другие ни разу не поднялись на стену и не принесли ни одного кирпича. Поэтому стена делает нелепые зигзаги и повороты. От них рябит в глазах и возникает странная мысль – а для чего всё это сооружено?
Я с неприязнью, смешанной с горечью правды вспоминаю отзыв Энтони Дженкинсона. Посол шептался с моим дядей Пир-Мухаммадом о моей будущей столице. Он назвал тогда Бухару «Кучей глины и земли», это ужасно расстроило меня. Сейчас я понимаю, что Энтони был прав. Тогда я ещё не общался с людьми, что годами жили в западных странах и многого не понимал. Там, при возведении любых сооружений, ценятся не только прочность и целесообразность, но красота, и аккуратность!
Именно в то время ко мне пришёл Зульфикар и притащил за рукава халатов упирающихся в смущении Али и Ульмаса. Их знакомство было смешным и поучительным, весёлым и одновременно грустным. Тогда мне исполнилось 33 года, я был в возрасте великих свершений. Счастливая мысль увековечить имя моей матушки величественным сооружением показалась удачной. Ей в тот год должно было исполниться пятьдесят лет. Она была такая красавица, что и в пожилом возрасте имела гладкую кожу лица и милую лукавую улыбку. До сих пор вспоминая её, не могу поверить, что у такой красавицы мог родиться человек с такой заурядной внешностью как я.
Она была совсем не полная, но осанистая и величественная. Волосы её были тёмные, но не чёрные. Они немного вились, своевольными прядями выбиваясь из тугих кос. Глаза были широко распахнутые и всегда смеялись, даже когда она была чем-то раздосадована. Она никогда не ругалась, ей было достаточно поджать губы в гримаске, как тут же все окружающие её люди, даже мой отец, начинали озираться по сторонам и судорожно перебирать в голове все свои грехи – что же они натворили?