За окном торопливо лились назад под солнцем усталые державные поля в жёлтом. Бежали к дому.
Раскатился Колёка в болтовне, в подробностях расписал свой сон на бугре.
– Понимаешь, боднул я целый составчик, он и кувырк. Во-она какой у меня лобешник!.. Ти… Из-за такого дерьмонёнка поезд народу сгиб… Эхэ-хэх… Как говаривала моя бабка, жизнь прожить не лукошко сшить. То ли ещё будет…
– А ничегогогошеньки не будет, – томно потянулась студенточка и смешливо тыкнула бледным пальчиком Колёке в нос, намахнула на Колёку свою фуражку. Железнодорожная фуражка ему очень шла. В ней он адски нравился студенточке. – Бывает, – всё задоря его, игриво тянет она, – бывает, и лягушка чихает, и платочком носик вытирает…
В проводниковом купе домашне уютно, хорошо.
Дрожь встряхивает Колёку.
Колёка пихает руки глубоко в карманы. Боится, что они без его ведома, безо времени цапнут студенточку за сановитые коленушки – так безотчётно-радостно и далеко выскочили любопытные из-под края отчаянно куцей юбчонки!
И в жаре бормочет про себя Колёка:
«Повар пеночку слизал, а на кисаньку сказал…» Ух этот по-оварюн!.. Ёкэлэмэнэ!.. Вылитый хулиганишвили!..»
В первом купе – вагон был плацкартный – ехала какая-то толстёха бабка с внучкой лет четырёх.
Время от времени канючливая внучка всё допытывалась:
– Бабичка! А икто понесёт наши чумаданики?
В один раз бабка ответила, что понесёт дед Пихто, в другой раз – ишак в пальто, в третий – чёрт, в четвёртый – Боженька, а в пятый послала с верхней полки:
– Да застрели тебя горой! Отвяжись, чума чудобная!
Но в Симферополе, когда поезд уже подтёрся к платформе, девчонишка в испуге закричала аврально:
– Бабичка! Так икто ж понесёт нам наши чижолые чумаданики?!
Все в вагоне заулыбались наивности маленькой нудяшки. Заулыбались равнодушно, пусто. Лишь бы приличие соблюсти.
Только Колёка – первый стоял уже на выход у самой двери – дрогнул, услышав растерянный детский голосок.
Демоном продрался сквозь горы вещей, кучки тел, заставивших проход, и галантно поклонился девочке:
– Я понесу ваши чумаданики.
Через минуту Колёка был увешан вещами с ног до головы. Два узла на груди, два на спине. И руки не болтались без дела. Тяжеленные чемоданищи вырывали из него руки.
Горушкой еле выпихнулся из вагона.
Как-то виновато глянул на студенточку, – скучными кивками провожала на платформе своих пассажиров.