Извините за отклонение. Потомки должны знать как жили предки при развёрнутом социализме, строящие этот социализм.
Теперь о пустом месте на асфальте.
Оно не только пустое, а дважды пустое – потому что кусок не заасфальтированного тротуара, по абрису, когда-то стоявшей газовой тележки. (Но не автомата – Была продавщица) – Один метр – на полтора, если не быть совсем точным! Тележка не стоит уже давно – и, вследствие, по кромке её бывшего абриса пробивается худосочно лебеда и другой трудно узнаваемый бурьян никем не жалуемый. Сейчас, вместо когда-то вожделенной тележки, стояли двое. Прохожим не мешали. – Заняли, что неудобное для движения прохожих место. Ушлые!
Один – высокий худощавый с длинной шеей и огромным кадыком одет в клетчатую рубашку. Рубашка с чужого плеча и на чужом плече носилась долго. – Сейчас свисала рукавами, явно не родной руки, как у подбитой вороны крылья. Клетчатая материя скрашивала… скорее скрывала телосложение (если кто им интересуется) худосочного товарища, (тогда мы все ещё были товарищи), и определить – насколько тело лишилось былого жира и былых мышц, если даже они когда-то были – невозможно.
Зато, когда-то белая соломенная шляпа хоть и почерневшая и пожелтевшая от времени – одета по молодецки, набекрень! – Ухарь!
Широко открытые бесцветные глаза, близко посаженные друг к другу, не таились в глубине за крючковатым носом, а так и бегали туда-сюда. Живые!
Когда он о чём-то повествовал, то выпирающий кадык, в своём диапазоне, совершал вертикальные движения – то опускался, то поднимался. Не заметить его невозможно. Он полностью овладевал вниманием визави и никакая шляпа, и никакая рубашка не могли поспорить с этим анатомическим отростком, и хоть на мгновение, привлечь к себе внимание шляпным, и рубашечным гардеробом.
Звали человека Оглобля. По крайней мере – сейчас. И звали вполне законно. – Мельком взглянуть на фигуру, то кроме оглобли поставленной вертикально, ни с каким другим предметом, знакомым широкой публике, сравнить было невозможно – если смотреть в фас. А вот, если в профиль – то оглобля превращалась в коромысло, только сильно покрученное жизненными невзгодами.
На какие средства Оглобля жил никто не знал, и вряд ли кто-то интересовался. А он никому и не рассказывал. – Ни к чему! Но раз жил – значит средства, пусть самые маленькие, время от времени, у него крутились. Отсюда и бутылочка пива. А иначе – за что?