Эрика была оглушена таким резким поворотом событий. Но суть – что они с Питером будут свободны и вместе через каких-то 3–4 месяца – привела ее в восторг. Она радостно заулыбалась, переведя сияющий взгляд на Питера. Тот только кивнул, развернулся и пошел к выходу. Эрика засеменила за ним.
Обратно возвращались утренним монорельсом. В вагоне в основном ехали бабули, торопящиеся в город за свежими булочками, и студенты. Тут и там слышались уже опостылевшие молодежные разговоры о распределении, врезке, страхе и перспективах, перемежающиеся теткиными рассуждениями о сортах удобрений и поздней весне. Эрика задремала, прислонившись к плечу Питера, и ее лицо во сне стало совсем детским. Питеру было не до сна, события ночи будоражили, и еще сильно пугал предстоящий разговор с отцом. То, что Питер не сообщил о ночевке вне дома, да еще и был без мобильника, само по себе являлось поводом для отцовского недовольства, а уж обсуждение карьерных перспектив сулило настоящий скандал. Доехав до города и напряженно попрощавшись с Эрикой (она снова почему-то почувствовала себя виноватой), Питер решительно шагнул в подъезд и открыл дверь своим ключом. Отец пил кофе, мать хлопотала на кухне. Питер сел за стол, мать тут же подала чашку и вышла. В разговоры отца с сыном она предпочитала не вмешиваться.
Отец молчал, просматривая краем глаза новостной выпуск. Питер понял, что заговаривать, а вернее оправдываться, придется начинать ему.
– Пап, тут такое дело…
– В курсе, уже сообщили. Как ты вляпался в это дерьмище по молодости и глупости, я еще могу понять. Да еще и «лябо-о-о-овь» ведь! Но как согласился на агитацию – вне моего понимания. Я бы тебя отмазал, все пошло бы как намечено – место младшего помощника в моем департаменте. Теперь уже ничего не изменишь – слишком много людей в курсе, план одобрен на самом верху. И эта Лиза – та еще прощелыга, будь уверен, чтобы спасти свою крестницу, тебя приплела и глазом не моргнула. Ну что ж, сын, дерзай, – отец откровенно ухмылялся. – Надеюсь, выбранный путь просвещения доярок и колхозников позволит тебе обрести свободу. А я умываю руки, теперь ты сам по себе.