– Сдачи-то дал?
– Угу, – тихо ответил он.
– Ну хоть за дело?
– Наверное.
– То есть как это, «наверное»?
Огромный голографический рекламный баннер, висевший возле одного из окон, вдруг объявил о распродаже вкусных завтраков, которые можно приготовить всего за тридцать секунд с помощью голосовой команды и не вставая с кровати.
– Ну то и значит. Наверное, я был прав, ударив его.
– Вот оно как, – сказал я, поймав его оговорку. – Значит, ты начал первым.
Дерек тихо выругался про себя, тяжело вздохнул. Я остановил его, взглянул прямо в его яркие голубые глаза – точная копия глаз Лили.
– Дерек, я не буду тебя осуждать. Ты можешь рассказать мне, и я обещаю, что не пойду в школу и не буду ни с кем устраивать никакие разборки.
– Обещаешь? – спросил он.
– Клянусь, – сказал я, показав ему указательный и средний палец.
Мы продолжили идти.
– Есть у нас один в классе. Здоровый, на голову выше меня.
– Как зовут?
– Пап, ты же сказал…
– Ну, хорошо, хорошо, давай для удобства назовем его Верзилой? Что скажешь?
– Как хочешь.
В кармане Дерека завибрировал его смартфон. Вынув его на секунду и прочитав сообщение, он положил его обратно.
– Верзила хотел у меня списать. Он не попросил меня, не сказал «пожалуйста». Просто вырвал у меня домашнюю работу и принялся скатывать. Я подошел к нему и сделал замечание, вежливо обратившись, как ты меня учил, пап.
– А он что?
– Он меня послал, я разозлился и…
–…врезал ему? – закончил я за него.
– Нет. То есть да…честно говоря, я не хочу говорить об этом, пап.
Я почувствовал волнение, исходящее от него.
– Дерек…
Приподняв на секунду голову, он, подбирая нужные слова, продолжил:
– Прежде чем я ударил по нему, он сказал кое-что про тебя, пап. Сказал, что его отец промолвил, что в нашей семье ты играешь мамину роль, а мама – твою. Что ты никому не известный писака, пишущий…
Дерек остановился. Последнее слово ему явно не хотелось произносить, однако я настоял:
– Смелее, сынок. Раз уж начал – закончи.
–…дерьмо, – сказал он, предварительно помешкав.
– Понятно.
Еще несколько минут мы просто шли молча, думая каждый о своем. Перед сыном я чувствовал какой-то стыд. Ему, тринадцатилетнему парню приходилось выслушивать подобные высказывания от своих сверстников и терпеть подобное. Для меня эта была невыносимая боль, которая не сравнится ни с чем.