Я не имела представления, что же произошло между этим человеком и моей матерью, потому что мама была под действием сильных лекарств и не могла – а может быть, не хотела – вдаваться в подробности, швыряя в меня эту гранату. Она уже была при смерти и, должно быть, тоже понимала это.
– Не смей говорить об этом отцу, – сказала она. – Он думает, ты его дочь, и правда его убьет.
Так что вот. Мама не сказала мне про моего настоящего отца ничего, кроме его имени и национальности, но наложила на меня в мои восемнадцать лет обет молчания и убедила в том, что если я когда-нибудь начну задавать вопросы насчет своего зачатия или проболтаюсь о чем-то, то буду в ответе за смерть своего отца.
Так что следующие двенадцать лет я хранила этот ее секрет, потому что верила – правда на самом деле может убить моего отца. Я и сейчас продолжала в это верить – в том состоянии здоровья, в каком находился мой отец, каждый прожитый день был и испытанием, и благословением. И я держала тайну своей матери погребенной в самых темных глубинах своего сознания. Я заставила себя забыть о том, что она мне сказала. Я вытеснила это из своего мозга. Притворилась, что этого не было, что это всего лишь часть одного из моих ночных кошмаров.
Но вот из Италии звонит женщина, которая что-то об этом знает.
– Мне очень грустно слышать это, – сказала я. – Как это произошло?
– Это был внезапный обширный сердечный приступ, – объяснила женщина. – Он скончался еще до приезда «Скорой помощи», и они не смогли ничего сделать. Я надеюсь, вас немного утешит то, что смерть была быстрой. Он находился в своем доме. Он не был один.
Я с трудом сглотнула.
– Понятно. – В своем доме. Внезапно от этого он стал для меня более реальным – настоящий, живой человек, который существовал всегда, всю мою жизнь, а теперь умер. Вот так просто. И его больше нет на этой планете. Его опустят в землю. Зароют. И это будет не просто где-то в моем сознании. Я никогда его не увижу.
– Ну… Хотя бы это хорошо… что он не мучился.
Наступила неловкая тишина, и мне стало стыдно, что я не испытываю никакого горя, но что я могла поделать? Я чувствовала только неловкость и своего рода болезненное любопытство, думая, правда ли, что я больше не смогу его увидеть. Я ведь даже не знала, как он выглядел. Он же не сможет воскреснуть?