Ну и один из самых возможно главных резонов я озвучил вместо приветствия сразу же, как только въехавший в подсвеченные зеленым ворота вездеход остановился на площадке рядом с парой других машин. Я озвучил его, пожимая руку высокому старику в длинном меховом пальто и высокой шапке:
– Обезьян мало, а вот людей как грязи. И их пропажи никто не заметит.
Старик удивленно на меня уставился:
– Чего?
– День добрый – улыбнулся я и радушно показал на открытую дверь салона – Прошу. Можно начинать модернизацию.
– Я Виккентий.
– Иноккентий?
– Виккентий! – сердито поправил меня старик – Виккентий Маралов. Старший над автомастерской и гаражом.
– Охотник – представил и я.
– Да наслышан уже – на этот раз в его голосе звучало одобрение – Чайку выпьешь крепкого? Только учти – он здешний до последней травинки. Я своей теории не изменю и точка!
– И что за теория? – с искренним интересом спросил я.
– А теория проста – раз мы теперь здешние, то и потреблять должны только и только здешнее! – отрезал старик, сердито сверкнув глазами – Организмы наши постоянство любят!
– Чай буду – кивнул я, косясь на пугающе знакомую стеклянную клетушку у одной из стен рядом с внутренней дверью – Офис ваш?
– Кабинет! – чеканной категоричности в голосе Виккентия резко прибавилось – Рабочий кабинет и никак иначе. Проходи, Охотник, проходи. Нам так и так познакомиться поближе надо – раз уж вместе отправляемся.
– Хм… – я невольно остановился и покачал головой, глядя на крепкого старика – Мы с Михаилом Даниловичем не так догова…
– А мне плевать, о чем вы теоретики там теоретизируете! – буркнул Виккентий, даже и не подумав придержать шаг – Вездеходы здешние тоже ломаются. Шестерни встанут посреди снежной пустыни – что делать станешь, Охотник?
– Эм…
– Починишь здешний движок? Трубу стальную наспех залатать сможешь? С проводкой жильной разберешься?
– Эм…
– Заходи. Да дверь за собой прикрой – подытожил старик, первым входя в свой «рабочий кабинет и точка» – Обговорим детали…
– Обговорим – произнес я куда более мирным и тихим голосом.
За секунду до этого сказавшаяся усталость и банальный голод заставили меня вспылить. Я называл это ощущение «голодной сварливостью», когда любая даже самая мелкая причина становится поводом для вспыльчивой грубости. Я вовремя спохватился и сделал себе мысленный выговор. Давненько со мной такого не случалось – последний раз дней за пять до того, как я получил толчок в спину и угодил в летающую тюремную камеру. Но тогда причиной было больше похмелье, чем голод.