– Вы что, забыли, какой у него характер, господин Кальмар?
Патрон был неплохим человеком, даже наоборот, но раздражался, когда не находил кого-нибудь на месте. Каждый должен сидеть в своем закутке.
Его мечтой, его идеалом был бы мир без воскресений, без отпусков. Разве он сам брал отпуск? Мир без женщин и без детей!.. Разве он часто бывал в своей огромной квартире на бульваре Ришара Валласа, где его жена и дочь жили с четырьмя или пятью слугами? Вряд ли он навещал их раз в неделю… Вряд ли ездил на виллу, купленную для семьи в Мужене.
Он спал наверху, в бывшем чулане, рядом с которым оборудовал самую примитивную ванну.
– Хозяин поехал в Брезоль?
– Разве у него узнаешь?
В Брезоль, или в Нантерр, или же на новую стройку в Финистере. Иногда думали, что патрон уехал в предместье Парижа, а он звонил из Лондона или Франкфурта. Такова была его жизнь, и отчасти такой же была жизнь Кальмара, поскольку добрую треть своего времени он проводил на авеню де Нейи.
– Ну что, вернулся наконец?
Это спросил Жув, которого все звали Бобом, – фантазер и весельчак.
– Послушай, да ты еще разжирел и совсем не загорел. Ты уверен, что был в Венеции?
Кальмар нахмурился.
– Что-нибудь не клеится, старина?
Жув был его единственным другом.
И тем не менее Кальмар вынужден был ответить ему с деланой улыбкой:
– Нет, все в порядке… Просто чертовски устал, целый день провел в вагоне, где было столько народу, что по коридору в туалет не пройдешь, да еще потом целую ночь ехал.
– А как же дети?
– Пока остались там, вернутся в субботу.
До сих пор Кальмар видел лишь раза два свою привратницу, причем мельком. Затем хозяина гаража – тоже мельком. Остальных – например, кассира в банке, интересовавшегося лишь стодолларовой купюрой и вполне удовлетворившегося тем, что она не фальшивая, метрдотеля и гарсона в «Кафе де ла Пэ» – можно не принимать в расчет.
Теперь же было другое дело, и Кальмар, входя в свой кабинет, где его ждали каталоги, поступившие за время его отсутствия из США, почувствовал тревогу, вспомнив шуточки Боба.
Жув слыл легкомысленным парнем, ничего не принимавшим всерьез, как и положено питомцу Школы изящных искусств. Этот повеса не мог спокойно пропустить ни одной машинистки, чтобы не ущипнуть ее или не дать ей шлепка. Даже мадемуазель Валери, самую уродливую и нескладную в конторе. А она считала своим долгом всякий раз испуганно вскрикнуть, словно он пытался ее изнасиловать.