– Всех? – тихо уточнил приказной.
– Всех-всех… И мужиков, и баб! Ведаю я, – дворянин на миг по-волчьи оскалился. – Местные тоже на Москве дознавателям свое расскажут. А что люди не расскажут, то бумаги поведают. Мои писчики уже заглянули в ясачную книгу – ой, много тамо интересного! Так что и книгу возьму, и прочие записки Ярофейкины. Всё, что он при себе в торбах да мешках держал, на вас наживаясь. Ну, и рухлядь ясачную уж захвачу: коли я ужо тут и на Москву еду. Собрали-то ясак?
– В низовьях только, – отрешенно ответил Кузнец. – До верхнего Амура в сём годе еще не добирались.
Зиновьев забирал всё. Выгребал подчистую, благо, повод был отличный: Ярофейку-вора изобличил. Значит, хватай всё, что плохо лежит! А что из того до Москвы доедет – одному Богу известно.
«Вотт радости у поляковцев, – не без злорадства подумал Онуфрий. – Наказали лихоимца Хабарова. Ну, теперя нате – получите благодетеля из Москвы…».
– Онофрейка! – Зиновьев возвысил голос; видать, Кузнец так ушел в думы свои тяжкие, что не услышал дворянина. – Ступай, говорю! С памятями ознакомься с усидчивостью. Да то, что велел – утром сполни!
Поклонившись в пояс (пусть гад еще одной костью подавится!) Кузнец махнул головой Чечигину и вышел на свет Божий. Света, правда, не было: небеса наливались чернотой. Реку уже только слышно было. Лишь пятна десятков костров манили к себе мошек и людей.
Туда и пошел.
Странно дело: от дневного противостояния местных и пришлых и следа не осталось. У первого же костра Кузнец приметил серые да синие единообразные кафтаны стрельцов, а супротив – знакомые ряхи казаков Васьки Панфилова.
– Ты на барина-то зря не наговаривай! – со страстью в голосе вещал долговязый воин Сибирского приказа с курчавой рыжей бородой. – Он ведь с Москвы сюда ехал Хабарова награждать! Былой воевода якутский-то в приказ такого напел, что вы тута все радетели дела государева! Как не похвалить. А, когда на Лену прибыли – там уже новый воевода. И ентот Ладыженский Дмитрию Ивановичу ужо совсем другие песни поет. Что немчин поганый Францебеков в Якутске всё разворовал, и что Хабаров – евонный подельник. А на Амуре он не дела вершит, а мошну набивает. Которую они с Францебековым в обвод уводят. Пришли мы, значит, на Урку, опосля, на Амур – и что видим? Пустынь! Албазин городок заброшен, прочие пожжены. Даурцы ваши при виде дощаников в леса бегут. Полей нет. Вот скажи мне: отчего у вас тута так?