Не дожидаясь ответа от похолодевшего от страха Дмитрия Аркадьевича, снова развернулся к гегемону и громко произнёс, чеканя каждое слово:
– Заруби себе на носу, что личность этого, как ты выражаешься, товара, не так проста, как тебе хочется.
У гегемона подозрительно задёргался подбородок, и всё же он позволил себе возразить слабым голосом:
– Какая там личность… все эти загадочные женские личности всего лишь миф, который создали сами же женщины и навязали его доверчивым мужикам.
– Отменная дурость! – рявкнул Степаныч, – а если ты и в самом деле считаешь, что любую бабу можно просчитать и укротить, то ты… – не найдя сразу подходящего слова, он выставил перед собой указательный палец и принялся крутить им в воздухе.
«Дурак», – особенно не напрягаясь, мысленно закончил за него Дмитрий Аркадьевич. Он глядел на унижения гегемона и отчего-то тихо злорадствовал.
– …то ты не понимаешь, что вместо новой особы создаёшь психологическую матрёшку с вложенными в неё разными личностями, – закончил Степаныч и строго обвёл глазами каждого. Затем он в некотором раздумье почесал у себя за ухом и задал вопрос притихшей аудитории:
– А теперь подумаем все вместе, отчего же эта девица подмигивает?
Все, включая гегемона и слегка озадаченного Лёни, взглянули на монитор, где на них по-прежнему смотрела застывшая девушка.
Посмотрел и Дмитрий Аркадьевич. Странно, но в выражении лица девушки, несмотря на некоторую долю скорби, и в самом деле затаилось что-то неуловимо издевательское. И пока Дмитрий Аркадьевич смотрел, пытаясь разгадать, в чём тут фокус, в его сознании вдруг начал проклёвываться маленький неуверенный росточек догадки. И чем дольше он смотрел на монитор, тем настойчивее этот хилый росток пробивал себе путь. За доли секунды он успел прорасти, увеличиться в размере, превратиться в дерево с пышными цветами, и наконец, увенчаться плодами… И вот в этих-то плодах как раз и заключалось то необъяснимое, то волнующее, то таинственное превосходство женщин, которое они приобрели за своё тысячелетнее рабство.
«О чём я думаю», – ужаснулся он, но было уже слишком поздно – крамольные мысли хлынули из него, как из лопнувшего шланга, а вся доктрина Новой Инквизиции начала радостно и ликующе трещать по швам. Чтобы вернуться к благочестивости, он больно ущипнул себя за запястье… а потом всё щипал и щипал себя, за этим занятием и застал его гегемон.