Но Марьям-ханум только улыбалась и интересовалась главным образом мной. А вот Ромина прокомментировала:
– А вот вы бы, хаджи, вместо того, чтобы женщин разглядывать, лучше бы кушали, а то вам завтра рано вставать и весь день нас возить.
Все за столом засмеялись.
Я подумала, что если бы такое заявила в 12 лет советская девочка своему советскому папе, то вышел бы конфуз. В семье Рухи не было привычного мне общения, когда старшие указывают младшим и без конца одергивают их из серии: «Не перебивай!», «Сядь прямо!», «Кушай, а не отвлекайся!» и отпускают прочие замечания, призванные показать, что твое мнение тут никому не важно. Твое дело сидеть прямо, красиво кушать и не возникать. При этом мои подружки и их брат, не дожидаясь отдельных просьб, помогали матери и отцу. Такое впечатление, что здесь были не хозяева дома и их дети, а пятеро хозяев этой просторной красивой квартиры, двое больших и трое поменьше.
Пока все доедали плов, брат Рои и Ромины раcкочегарил самовар – пузатый и блестящий, как в тульском краеведческом музее. Я вслух предположила, что русский самовар Рухишкам подарил кто-то из нашего госпиталя.
Все присутствующие очень удивились, услышав, что я считаю самовар русским изобретением. Выяснилось, что персы пьют чай из самовара с самых древних времен и русские могли только позаимствовать у них эту привычку. Спорить я не стала, решив сначала уточнить у папы, кто же изобрел самовар первым – мы или персы?
Чай разлили в пиалушки, к нему подали свежие пирожные из соседней армянской кондитерской при церкви, туда ходил весь наш квартал. Еще фисташки, фрукты мою любимую кукурузу в карамели.
– О, пуль фарда! – обрадовалась я, увидев знакомое лакомство из магазинчика Рухи.
Хамид закрыл лицо руками, шутливо показывая, как ему стыдно, что он тогда меня сдал. Я ответила в полном соответствии со втыком, полученным тогда от родителей: что я ему благодарна, потому что и сладостей поела, и поняла, что дело не в том, что кому-то их жалко – господину Рухи, Хамиду или моему папе – а в том, что я поставила в неловкое положение сразу троих людей. И уж тем более себя, потому что действовала при помощи лжи.
Услышав такую тираду, хаджи Рухи приложил правую руку к левой груди, где сердце (этот жест у иранцев значит что-то вроде «от души») и заявил, что рассуждаю я с мудростью, достойной Саади, и не зря во мне наполовину восточная кровь.