Какая женщина откажется стать матерью? Как не спасет свое дитя любой ценой, пусть даже платой станет жизнь?!
«Услышь меня, Эрешкигаль! Яви милость моему сыну! Дай жить ему много закатов! Ускорь мои, но сохрани его!»
Ияри видел, как разгневаны близнявые жрицы. С какой отрадой они готовы проткнуть витым кинжалом сердце малыша. Злились они на него – на дерзнувшего им старца, а злобу собирались выместить на малыше с огромным удовольствием отправив его в Иркаллу.
Старик поднял голову к оконцу, когда по векам его ударил солнечный луч. В арочном проеме замерла и словно б оставалась на месте крошечная птичка. Крылья ее работали столь яростно, что и не разглядеть их. Один лишь изумрудный клюв виднелся. И тельце отражало солнце Эблы, словно малахит.
– Эрешкигаль… – выдохнул Ияри, когда занесенный жрицами клинок прошел сквозь кожу, сухожилия, и алыми каплями окропила личико младенца, переставшего кричать.
Слыша хруст втыкаемого кинжала, Тавика упала без чувств, но супруг ее Афтан, как остальные в зале, не сводил взгляда с крошечной колибри.
Птичка влетела в зиккурат и замерла над жертвенным камнем. Жрицы не смели пошевелиться. Лишь капли пота хлынули с виска Лилис, упав на золоченый пол.
– Эрешкигаль, – повторил Ияри, отодвигая ладонь, которой закрыл младенца. Ладонь, из которой торчал витой кинжал, воткнутый жрицами, – младенец будет жить.
Птица несколько раз чирикнула, пока улыбающийся мальчик пробовал до нее коснуться. Скорее всего он и видеть ее не мог. Но просто знал, что птичка где-то тут. Витает в воздухе, как только что витала смерть над ним. И то, что он получил сегодня право жить, не означает, что угроза миновала.
То лишь отложенная казнь, но не отмененная.
Когда колибри вылетела через оконце, той рукой, что была не поранена, Ияри завернул младенца в рогожу с каплями его собственной крови, и передал Афтану.
– Богиня смерти хочет, чтобы ребенок жил. Я нарекаю его именем Раман, что означает «любимый». Живые были против, но мертвая высказала свою любовь, явившись. Спустя две тысячи закатов ты приведешь его в мой зиккурат, я сделаю его учеником. А ежели он не проснется завтра, на этом камне будешь ты, Афтан.
– Он проснется… проснется, Ияри… Я молока ему не пожалею, самого жирного, – расталкивал Афтан Тамику, всучивая ей ребенка.