– Ты, Ванька, очумел совсем, ведьмаку пригрел, дурак,чо ли. Вся деревня гудит, вон у Маньки Осташиной куры передохли все до единой, так она ревьми ревёт, что это баба твоя виновата. А у Петра, что у мельницы живёт, лошадь легла, неделю не подымается, так он говорит, что видел эту твою у реки, неподалёку. Чо ей там делать, там на пять верст боле ни одного дома, а затесалась. Гляди, Вань. Как бы наши не озверели, народ дикий, а ты с ней, как с полюбовницей живёшь. Нехорошо.
Николай присел рядом с Иваном на лавку, прикурил от его сигареты, дыхнул перегаром, прищурился недобро. Иван вздохнул, притоптал окурок, посмотрел на бывшего дружка.
– Ты, Колян, слухи-то не носи, как муха дерьмо. Бабы дуры с ума сходят, а ты мужик, вроде. Варька сына от меня родила, девка у неё маленькая, мне что – их на голодовку бросить? Прибилась баба, голову прислонила, так пусть живёт. Она вон к Сашку, как родная мать относится, жалеет его. А дуры эти пусть в своём дому разбираются, мы в своём сами разберёмся. Пошёл я.
Иван встал, обошёл нарочно выставленную ногу Коляна и поплелся на двор. Еле ноги он тянул сегодня, в голове гудело, сердце трепыхалось у самого горла, руки дрожали. Заболел что ли, черт знает, хоть бы до вечера дотянуть, работы ещё навалом.
– Ты что, Ванечка? Белый какой, прям как мелом обсыпали. Болит чего?
Варя подхватила Ивана, он почти уже падал в сенях, дотащила до кровати, а силы она оказалась прямо мужицкой, стянула с него одежду, уложила, прикрыла большой ладонью лоб.
– Горишь, милый. Прямо огонь. Ты полежи, я сейчас воды тебе принесу, а потом полечимся. Не боись, я помогу.
Варя метнулась в кухню, Иван прикрыл глаза, чувствуя как качается кровать под ним – туда-сюда, не хуже качелей. Он то проваливался в небытие, то выныривал, комната казалась ему наполненной чем – то густым и клейким, и это густое забивало ему рот и нос, не давало дышать, давило на грудь камнем.
Откуда – то издалека, как через вату до Ивана доносились глухие звуки – где-то плакал ребёнок, что-то падало, разбиваясь, лилась вода. Иногда звуки становились резкими, и тогда они били в воспаленную голову набатом, вызывая боль.