Варя зыркнула исподлобья и выскочила в сени. Ее тяжёлый, нездешний взгляд был полон злобы и ненависти.
…
Дядь Ваня, я там блины тебе на столе оставила. С маслицем. Иди поешь.
Иван окончательно пришёл в себя, потряс головой, отгоняя тёмное наваждение, и почувствовал, как крошечная ручка нырнула в его ладонь. Настасья тянула его за руку, пыталась заставить идти и от неё пахло сладким тестом и молоком. Он послушно пошёл следом, и тут девочка увидела кружку. Отпустила Ивана, подошла, понюхала и, странно блеснув глазами, вылила настой в окно, в самые заросли шиповника.
Рубанув колуном огромный чурбан с такой силой, что кривая трещина разделила его корявую плоскость пополам, как будто его пробила молнияИван распрямился – кто-то мелькнул за штакетинами забора – темная такая тень, легкая, неоформленная. Так бывает, когда в глаз попадает соринка, и никак ее не вытащить, мотается где-то под веком, а смотреть не даёт, мешает. Но это все же была не соринка, тень материализовалась – бабка Василиса шла прямо к дому по тонкой тропочке среди муравы.
Иван бросил колун и пошёл навстречу, с бабкой этой шутки плохи, она хоть и родственница была какая-никакая, а палец в рот ей не клади, откусит. Да и глазливая старуха до жути, на кого глаз свой тяжёлый, чёрный положит – не сдобровать. Иван прям почувствовал, как внутри у него сжалось что-то, Василиса внушала непонятный страх всем сельчанам, и никто не мог понять почему.
– Баб Василис? Ты к нам, что ли?
Иван сам себе удивился, голосу своему елейному, просто мед лил. Но старуха дёрнула крошечной головой, туго затянутой чёрным платком, вроде от мухи отмахнулась. Проходя мимо Ивана, двинула его костлявым плечом, фыркнула басом
– Так к тебе, к кому ж. Не к ведьме ж твоей, чёртовой кукле. Где она, дома?
Иван вытянулся, как школьник перед учителем, сказал
– Нету, Баб Василис. В магазин пошла, за сахаром.
Василиса довольно кивнула, сморщила ещё сильнее щеки и так, похожие на перепеченые яблоки, хмыкнула.
– За сахаром… шоб ей яду насыпали, дьявольскому отродью. Пошли.
В доме бабка скинула меховую безрукавку, напяленную, несмотря на жаркий сентябрь, на толстую кофту, перевязала назад платок, показав жилистую птичью шею, уселась за стол, плеснула себе компоту из банки. Указала Ивану тонким, похожим на прутик пальцем на табуретку, неожиданно вздохнула.