Тут не природа брала свое, а я взял природу. Долго не думал, вот так просто взял и перепрыгнул через изгородь.
Прежде чем чудесная садовница успела что-либо предпринять, я уже стоял перед ней. В ее глазах – только ужас и оцепенение. А вокруг – аромат зеленого чая с молоком и ванилью, а от нее самой пахло так же, как пахнет от дыхания детей. И что-то невиданное в глазах, темных, густейшего блеску, ореховых…
– Не пугайся, – сказал я, решив, будто меня она боится. – Ничего плохого я не сделаю, мне только хочется поговорить.
Она гордо выпрямилась.
– Я тебя не боюсь. Я… – барышня запнулась и продолжила другим тоном – ни робости, ни опаски, попроще заговорила, доходчивее, точно снисходя до моего гостевого статуса человека без уровня. – Запомни, красавец. Если тебя здесь увидят – ты покойник. И никого не волнует, что ты тут сам положил четверых…
– Троих, – поправил я здешнюю кривую арифметику.
– Знаешь, сколько народу отсюда выносят мертвыми и кидают вниз? Много. Уходи скорее к себе и не совершай впредь таких опрометчивых поступков. Это Куад, жизнь здесь – дорогая штучка.
Я просто возликовал при мысли, что страх, вспыхнувший в ее глазах, был вызван опасениями не за свою, а за мою жизнь.
– Большое спасибо за интересную историю. Ты не водишь экскурсии по лесхозу? Не бортпроводница? Садовый дизайн – твоя профессия?
– Говори по-амториански, – сурово заметила она.
– Говорю. Как можно еще раз встретиться с тобой? – спросил я.
– Никак, – ответила она и поправила оружейный пояс, подчеркивающий грациозность фигуры – эту фантастическую «рюмочку», от которой более крепкие мужики на Земле сходят с ума, тончайшую талию между двумя широкими островными частями – высокой грудью и шикарными бедрами. Она смотрела на меня глазами цвета очень темного ореха, подняв свои крутые брови, черные, как индийская сурьма, и делала невинный вид: ну вот не понимает, с чего нормальный мужик лезет на рожон, с чего заводится и напрашивается на отпор. Лет ей… может, восемнадцать, не знаю… уж во всяком случае, не семьсот. Более темной кожа была вокруг глаз, увеличивая и без того широкие впадины, и совсем золотистой – на мочках ушей. Только смуглой назвать ее было нельзя, руки – бледные, вроде бивневой кости, пальцы испачканы в садовой земле. Волосы… о-о, эти волосы, блестящие, как театральный люрекс! Темно-каштановый дождь, если я правильно понимаю этот оттенок, не черные, без голубого блеска, как у многих тут, а с рыжинкой. – Со мной встретиться невозможно, красавец.