И всё же я направилась за сестрой. Мы поднялись на второй этаж, встретив на своём пути трёх горничных, миновали очередной бесконечный коридор и остановились напротив двери, ведущей в мою спальню. Необыкновенно воодушевленная Шарлотт впорхнула туда и, вспомнив обо мне, схватила меня за руку, чтобы силком затащить в комнату. Я зажмурилась, выражая внутренний протест любым сюрпризам, но резвый, звенящий голос сестры заставил меня распахнуть глаза:
– Оно превосходно, правда? Его привезли из Лондона специально для тебя!
Глупым немигающим взглядом я уставилась на атласное платье жемчужного цвета в руках сестры. Я тотчас сгорбилась под невидимым весом обрушившегося на меня горя. И пока сияющая от радости Шарлотт кружилась вокруг своей оси с моим платьем, я сгорала от негодования и желания сбежать из Роузфилда как можно скорее, ведь это платье могло означать только одно – Розалинда устраивает бал.
Глава 2. Прихоти миссис Маклауд
Мой отец когда-то сказал мне, что гнев – самое очевидное проявление слабости.
Я упорно хранила его заповедь в сердце, совершенно не принимая во внимание тот факт, что до сего момента никто по-настоящему не выводил меня из себя. В действительности та сила, которую, как мне казалось, я взрастила в себе, веря словам отца, оказалась лишь едва уловимой взором призрачной оболочкой. Мне не приходилось сталкиваться с гневом как таковым в своей короткой, скудной на события жизни: люди, окружающие меня, были тактичными и деликатными, принимающими мою страсть к одиночеству и не нарушающими моих личных границ; каждый день был похож на предыдущий, что лишало моё душевное равновесие возможности пошатнуться; а внезапная кончина отца вызвала во мне скорее тупую отравляющую боль, чем огнём полыхающую ярость. В самом деле, я не знала себя в гневе.
До этого момента.
Я самой себе казалась капризным ребёнком, которого вырвали из зоны комфорта и бросили в самый водоворот событий, его устрашающих. Мне хотелось забиться в угол, кричать и плакать, и эмоции кипели во мне, как лава в жерле вулкана, грозясь вырваться из заточения хилого самообладания истинной катастрофой. Стиснув зубы до болезненного скрежета и сжав в руках серебряную вилку так, что та в любой момент обещала согнуться пополам, я смотрела на свою по обыкновению невозмутимую мать, жующую апельсиновый кекс, и едва сдерживала себя от совершенно необдуманного и импульсивного нападения на её решение провести бал. О, Розалинда наверняка чувствовала мой прожигающий взгляд у себя на лбу, но талантливо не подавала виду. Она никогда не проявляла лишних эмоций, способных показать её уязвимость, и мне стоило бы этому поучиться. Но сейчас, краснея и пыхтя от негодования, я едва могла вспомнить и о словах отца, и о железной выдержке матери.