Покинув школу, мы выходим на улицу, окунаемся в пряное тепло июньского вечера, и я интересуюсь, куда она держит путь. Домой, отвечает она. Я с замиранием спрашиваю, можно ли ее проводить, и она, чуть помедлив, соглашается. Мы идем рядом, и каждый встречный-поперечный норовит свернуть голову в нашу сторону. Из-за нее, разумеется. Она молчит – видно, моя нынешняя жизнь ее не интересует, я же лихорадочно ищу, о чем спросить, чтобы не вызвать ее недовольства. Наконец спрашиваю о работе, о здоровье родителей, о том, что она думает о дальнейшей учебе сына, потому что если это будет Плехановка, я обязательно помогу. Нет, никакой помощи не надо, отвечает она. Я интересуюсь, когда они переезжают в Голицыно. Родители в начале июля, а они с Костиком пока остаются. Я собираюсь сказать, что обязательно их туда отвезу, но в последний момент пугаюсь, что мне ответят: «Спасибо, у нас есть, кому отвезти». Выбирая безобидные темы, я прыгаю по ним, как по кочкам, страшась увязнуть в трясине молчания. Лина отвечает вяло и односложно. Мы входим в Чистопрудный парк, минуем Архангельский переулок и останавливаемся под могучим вязом напротив ее переливающегося воспоминаниями дома.
– Дальше я сама, – поворачивается ко мне Лина, и я пересохшим языком делаю себе харакири:
– У тебя кто-то есть?
– Давай не будем об этом! – портит она лицо недовольной гримасой.
– Почему?
– Не люблю праздного любопытства.
– Что же праздного в том, что я хочу знать, жить мне дальше или нет…
– Вот даже как! – бросает она на меня насмешливый взгляд.
– Да, так…
Неловкая пауза, и я говорю:
– Позволь мне кое-что сказать. Для меня это очень важно…
Подумав, она разрешает:
– Хорошо, говори. Только покороче.
– В общем, я кругом виноват.
– Так, дальше!
– Прости, что обижал, что был груб и несправедлив, – зачастил я, страшась, что у нее не хватит терпения. – Прости, что не понял и не пожалел, что не защитил и не наказал этого урода, что столько лет мучил. Прости, если можешь…
– Всё? – убедившись, что мой фонтан иссяк, деловито спрашивает она.
– Ты же сама сказала – покороче…
Она глядит на меня, словно примериваясь, куда побольнее ударить, и вдруг сникает:
– За что мне тебя прощать – за то, что ты меня любил?
– И люблю… – глухо роняю я и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Лина замечает их, и голос ее смягчается: