«Что случилось?» – с беспокойством спрашивают его проживающие по бокам вальяжные, боярской породы стулья.
«Что там еще?» – кряхтит покладистый, степенный диван.
«Да, да, что там еще?» – интересуются два насупленных кресла.
«Не что, а кто!» – ворчит ревнивый к чужим новостям телевизор.
«И кто же?» – позвякивает чревохрустальный сервант.
«Кто же, кто же, кто же?» – перекликаются скрытые вуалью занавесок приоконные цветы, репродукции «Подсолнухов», «Звездной ночи» Ван Гога и «Пейзажа с водяными лилиями» Клода Моне, оригинальная картина «Сирень» неизвестного арбатского художника, большая фотография нас с Линой, прильнувших головами к нашему двухлетнему сыну и несколько фотографий из истории нашего рода.
– Что случилось? – тревожно спрашивает Лина, глядя в мое возбужденное лицо.
– Дай твою правую руку! – нетерпеливо прошу я.
– Зачем? – смотрит она на меня своим супрематическим взглядом.
– Ну, дай, дай, не бойся!
Помедлив, она протягивает боязливую руку. Я прикладываю ее узкую, нежную ладонь к своей, так чтобы соприкоснулись кольца и торопливо говорю:
– Ты не против, если медовый месяц мы проведем в Немчиновке?
Лицо ее вытягивается, глаза широко раскрываются и внезапно наполняются хрустальной влагой. Она смотрит на меня, не мигая, и ее сомкнутые губы начинают дрожать. Несколько секунд она колеблется, затем прижимает кулачки к груди и… тихо входит в мои объятия!
– Я люблю тебя, Линушка, люблю, не знаю как, и мне все равно, с кем ты была! – бережно сжимаю я ее.
– Я всегда была только твоя… – всхлипывает она у меня на плече.
– Глаза твои чисты и прекрасны, как ангельские помыслы… Они как кристальные озера, обласканные солнечными лучами, как яркие путеводные звезды, как колдовские огни, сбивающие с пути… Они глашатаи твоих повелений, трубадуры твоих чувств, зеркала твоей души и душа твоего зазеркалья… – бормочу я, и мир дрожит и переливается передо мной.
Я вижу растерянного тестя, вижу взволнованную тещу, вижу, как круто повернувшись, убегает в гостиную сын. Правильно, сынок: незачем тебе видеть, как плачет твой отец. А может, ты и сам решил всплакнуть?
– Линушка, милая, пойдем домой… – шепчу я. – Насовсем, навсегда…
Лина порывисто обхватывает меня и прижимается мокрой щекой к моему лицу.
– Я люблю тебя, Юрочка, люблю, мой родной! – объявляет она растроганному миру, и слова ее подобны прикосновению волшебной кисти, от которого безрадостная картина моей жизни вдруг озаряется живительным радужным светом…