– Если б ты видела, как он за это время вырос! – продолжала девушка на ходу, семеня за длинноногой и потому быстро шагающей Пашей. – А еще усы отрастил, совсем как взрослый. Смешно даже!
– Усы? – поморщилась Паша. – Скажи ему, что, если не сбреет, я за него замуж не пойду!
– Так и скажу. Ты думаешь, после этого сбреет? – Леночка рассмеялась.
– А то нет! Ну я ему покажу! – Паша весело погрозила кулаком воображаемому жениху. Потом, не переставая смеяться, шепнула Леночке в самое ухо: – А знаешь, какое он мне письмо давеча написал? Любой древнеримский ритор бы позавидовал!
– Кто позавидовал? – переспросила Леночка, непонятливо моргая незабудочными глазами.
– Да ладно, ты не поймешь… – отмахнулась досадливо Паша. Она была дочерью барона, а потому образованнее обеих подруг. – Так вот, слушай: «Милая сердцу моему Прасковья Дмитриевна! Ввиду того что очередной год обучения в Московском университете успешно мною закончен и я направляю стопы мои к родным пенатам, я желал бы, если будет на то соизволение родителей моих, видеть Вас у нас на праздник Крещения Господня, дабы иметь удовольствие лицезреть Вас, приложиться к Вашим дорогим ручкам и паки и паки в наинежнейших и наиизысканнейших выражениях изъяснить к Вам мою всегдашнюю любовь и искреннейшую сердечную привязанность. Ибо, находясь на обучении в древней столице Отечества нашего и не имея, таким образом, возможности созерцания дражайшего лица Вашего в течение долгого времени, мне оставалось только повторять слова Псалмопевца: Возжада Тебе душа моя в земли пусте, непроходне и безводне[1]. Ныне же, направляясь в ныне царствующую столицу возлюбленного нашего Отечества, я смею тешить себя робкой надеждой, что Вы не оставите жаждущего в пустыне, а сполна напоите его радостью лицезрения Вашего. Засим остаюсь всецело преданный Вам смиренный студент Юридического, сиречь правоведческого, факультета Московского университета Арсений Григорьев сын Безуглов. Декабря двадцать третьего дня 1758 года от Рождества Христова».
– Ты даже наизусть выучила? – изумилась Леночка, пропустив мимо своих душевных ушей собственный внутренний голос, посмевший заикнуться о том, что чужие письма, тем более такие интимные, нехорошо не только читать, но и слушать.
– А то! Ты слышишь, как густо кладет? Тредиаковский лопнул бы от зависти!