– Я знаю. Бойцовский павлин?
Удар был совсем незаметный, но такой силы, что у меня лопнули глаза, вылетели зубы и осыпались все брови. Мне тогда так показалось. Башка смотрел на меня сверху вниз, лежащего, я был очень внимателен, потому что второго такого, знал, не переживу, и увидел наконец через боль и страх его лицо. Оно было детское и выражало нетерпение:
– Шутить нельзя. Это просто – павлин.
Отвернулся. Пошёл дальше. И я за ним.
Мы вышли за железные ворота, и я смог окинуть взглядом сооружение целиком, тем более что башка повёл рукой и сказал:
– Монастырь.
А я уже и сам понял, что это был монастырь. На воротах нарисован дракон, крыши башенок и зданий как у китайских пагод, широкие хлопковые чёрные штаны и рубаха башки, инь-янь, нарисованный на маленьком грязном окне, и при этом ни малейшего ощущения бутафории. Потому что это была не бутафория, уж бутафорских замков и монастырей я повидал предостаточно. Это было настоящее. Такое же настоящее, как два угрюмых гопника с лопатами, в адиках и кепках, которые ждали нас у входа.
– На яму, – сказал башка в своей манере и удалился обратно в каменные пещеры. Пацаны, видимо, поняли и, толкнув меня вперёд, повели на берег реки, что текла метрах в ста от стен монастыря. Там один из них кинул лопату к моим ногам и велел копать. И я копал, трое суток, без сна и почти без еды, только пить давали, когда просил. Моя одежда превратилась в грязные лохмотья, кожа с рук слезла, сил не было уже ни плакать, ни тем более рычать, а только копать. Пацаны таскали землю ведром на верёвке наверх, и я закапывался всё глубже и глубже, пока мне не приказали вылезать, за мной спустили верёвки, вытянули наверх, и передо мной опять оказалась лысая башка ребёнка-убийцы, которая сказала вдруг так много слов, что я забеспокоился даже, не случилось ли чего, даром что сам был одной ногой в могиле:
– Это твоя яма. Ты вырыл её такой, ты знаешь, что сам не вылезешь из неё, и она теперь твоя. Если ты сделаешь хоть что-нибудь не так, ты будешь ночевать в этой яме. А количество ночей будет зависеть от степени твоего проступка. Кивни, если ты слышишь меня.
Ну, блядь, думаю, приехали… Твою ж, думаю, сука ты, бога душу мать, лысое ты уёбище надменное, выстрелить бы тебе в лицо и посмотреть, как ты заверещишь, петушара буддийская, хуй тебе, а не яма, хуже не будет, дай-ка сейчас слюны наберу и плюну в твою рожу мудовую, и пусть это будет моим последним в жизни поступком, покажи свой фаталити, жаба упоротая…