Павел и поимел её первый раз около огромной, разлагающейся, помойной ямы; она вся изогнулась и подёргивалась, как насекомое, уткнув своё сморщенно-блаженное личико в пиджак Павла. А потом долго и нелепо хихикала.
Но Павла ничего в частности не смущало; его смущал, скорее, весь мир в целом, на который он смотрел всегда с широко разинутым ртом. Он ничего не отличал в нём и в глубине полагал, что жизнь – это просто добавка к половому акту.
Поэтому его прельстила беспардонная сексуальность Лидочки. Сам он, например, считал, что его сердце расположено в члене, и поэтому очень не доверял врачам.
А лёгкое, помойно-воздушное квазислабоумие Лидочки облегчало ему времяпровождение между соитиями. Не раз он трепал её блаженно-хихикающее личико и смотрел ей в глаза – по обычаю с разинутым ртом. Но даже не смеялся при этом. А Лидочка цеплялась за его могучую фигуру изощрённо-грязными, тонкими ручками. Эти ручки были так грязны, что, казалось, бесконечно копались в её гениталиях.
– Без грязи они не могут, – ласково говорил обычно дед Коля, шевеля ушами.
Оглоушивающая, дикая сексуальность Паши тоже пришлась по вкусу Лидочке. Нередко, сидя с мутными глазами за общим обеденным столом, она то и дело дёргала Павла за член.
Часто тянула Пашу – по своей вечной, блаженной привычке – идти совокупляться около какой-нибудь помойки. И Павел даже не замечал, где он совокупляется.
Но спустя год обнаружилось, что Паша всё же очень и очень труден, тяжёл, даже для такой дамы, как Лидинька.
Первое, мутное, ерундовое подозрение возникло однажды на прогулке около пруда, где играло много детей; Павел стал как-то нехорош, глаза его налились кровию, и он очень беспокойно глядел на прыгающих малышей, точно желая их утопить.
Ещё раньше Лидинька чуть удивлялась тому, что Паша дико выл, как зверь, которого режут, во время соития; а потом долго катался по полу или по траве, кусая от сладострастия себе руки, словно это были у него не руки, а два огромных члена. И всё время ни на что не обращал внимания, кроме своего наслаждения.
Конечно, она не могла связать в своём уме этот факт и отношение Павла к детям, но, когда Лидинька – года четыре назад – впервые стала брюхата, всё начало обнаруживаться, словно тень от отвислой Пашиной челюсти надвигалась на мир.
Сначала Паша смотрел на её брюхо с нервно-немым удивлением.