– Так ясно же куда, – встрял я и положил ладонь на карту. – На Кленово!
– Это почему? – с подозрением посмотрел на меня Коновод.
– Тактически более выгодно. И народ там сильно зол на большевиков.
– А в Сестробабово не зол?
– Ну то я не знаю. Не был.
– Не был, а языком мелешь! На Сестробабово!
В этот момент в Коноводе всколыхнулась свирепым огнем неудержимая ярость. Та самая, которая сжигала его изнутри и толкала вперед, как уголь в паровозной топке. И та, которой он так умело зажигал массы, ведя их за собой в пропасть.
– А потом? – спросил я.
– А потом поглядим! Может, и в Польшу уйдем. Или на Беларусь! Земля большая.
– И круглая, – едва слышно добавил я…
Настояв на своем, то есть на походе на Сестробабово, Коновод вернул себе доброе расположение духа и терпимое отношение ко мне. Ведь, видя, что он уперся, я не стал особо возражать против его планов и признал в нем стратега и командующего. Эх, тщеславие, кого-то оно возносит наверх, но чаще губит.
Отряд выступил в путь. Мы с Коноводом спешились и шли как на прогулке, ведя коней на поводьях. И весь наш «табор» двигался лениво, потому как сегодня жара. И торопиться особо некуда – двигаемся, как говорят путейцы, по графику, к полудню подойдем к Сестробабово и лихим наскоком захватим его. По предварительным сведениям, обороняться там некому. Коммунистов там никогда не любили, а кулаков так и не вычистили. Так что был хороший шанс, что нас встретят хлебом-солью.
Послышался топот копыт. Прискакала наша разведка.
– Чисто там. Ничого пидозрилого не виявлено! – молодецки доложил разведчик.
– Дивись, – для порядка произнес Коновод. – Головою отвечаешь.
– Та хоч чубом. – Сняв фуражку, разведчик пригладил свой роскошный чуб.
Когда он поскакал дальше, Коновод пришел в еще более умиротворенное состояние, что меня не обрадовало. Это означало, что сейчас он начнет беседу за жизнь, из тех, что давно мне поперек горла и ушей. Так и произошло.
– Эх, вышибем красных. Заживем, – мечтательно протянул он. – Плюну я на эту суету. Стану коннозаводчиком. Я это умею. Какие у меня лошади будут! Со всего мира. Но сперва порядок тут наведу, на свободной матушке Украине. Такой, чтобы ни одна паскуда не пикнула. Чтобы все строем и гимн наш новый пели.
– Какой гимн? – полюбопытствовал я.
– А это мы придумаем. Много всякой интеллигентской шушеры будет у нас за похлебку горбатиться. И гимн сочинят. И спляшут, и споют, и портрет мой маслом нарисуют. Когда руку тяжелую почуют, они сговорчивые становятся.