И какое-то время она даже не распахивала окна и отменяла свидания с Ветерком.
– Пусть обо мне сложится впечатление, как о его верной возлюбленной, – плела она интригу.
Но когда изображать из себя монахиню ей стало совсем уж невмоготу – она решила действовать.
Комната прекрасно понимала, что все внимательно следят за ней. И стоит ей, к примеру, лишь чуть качнуть люстрой или пошевелить портьерой, как потом окажется, что таким образом она, будто бы, подает тайные знаки – не имеет значения кому и зачем. Ну, или какая-нибудь еще более несусветная чепуха – уже не однажды было проверено.
Именно поэтому Комната и выбрала в качестве основного тактического оружия для штурма иллюзорных твердынь Шкафа, которыми он окружил свою собственную персону – слухи и сплетни. И не важно, какую глупость ей придется озвучивать – важно, что Шкафу потом придется оправдываться.
Кому хоть раз в жизни приходилось оправдываться, тот знает, что напрасно даже пытаться возражать – тебя никто не будет слушать: и скучно, и малоубедительно, и слишком поздно…
Но планы планами, а к результатам приводят лишь поступки.
– Кто-нибудь может ответить мне, как поживает моя любезная подружка!? – приказным тоном осведомилась Комната. – Госпожа Моль! Ты, случаем, не задремала в своем чистошерстяном гнездышке?
Стоило Моли услышать свое имя, как она тут же с коронным возгласом «Allez hop!» стремительно вылетала из своего жилища. В полете она привычно исполняла несколько замысловатых сальто и всегда эффектно останавливалась в центре Комнаты – будто на арене цирка.
– А вот и я! – и в этот раз, но уже несколько по-старушечьи, воскликнула Моль. Кто мог ожидать от нее такой бравады – в ее то возрасте?!
– О, Милая моя! Радость моя! Как я счастлива вновь увидеть свою самую близкую – единственную подружку! – не скрывая фальши приторно-слащавым голосом возликовала Комната.
Окружение у Комнаты всегда было минимальным – старый шерстяной ковер и Моль, живущая в нем же. Шкаф – как самостоятельную персону она в принципе не рассматривала.
– В первую очередь он свидетельствует о моей сословной принадлежности, – раз и на всегда определила она. – Все остальное является следствием первого.
Но обстоятельства сложились так, что Шкаф не вписывался в ее сценарий, поэтому утверждать, что отношение Комнаты к Шкафу основывалось исключительно на романтических чувствах, было категорически неправильно. Ее отношение к нему носило характер скорее романтической прагматики или лирического расчета.