– Брат шил.
– А ну, покажи.
Я достала пару сапог с затейливым узором серебряной нитью по голенищу и подала парню.
– Примерю?
Я кивнула.
Сапоги сели как на хозяйскую ногу.
– За сколько отдашь, красавица?
– За пятьсот, – голос начал трястись от произношения заоблачной суммы, – злотых.
– Пятьсоот? – протянул он. – Хм…
– Отец так сказал. – Я не поднимала глаз на лицо Ёмая, глядя лишь на сапоги.
На стойку передо мной опустился звякнувший кошель.
– Беру сапоги за пятьсот, только, чур, в придачу поцелуй, – он облокотился на стойку, глядя на меня весёлыми глазами.
– Этот вон тоже поцелуй хочет, – указала в окно на Василя, который утирался рукавом с утра бывшей праздничной рубахи. – Аж со сватами пришёл. Чтоб свидетели помолвки были, – меня передёрнуло, что не укрылось от взгляда Ёмая. Он улыбнулся. – А ты как? Тоже со сватами за поцелуем придёшь?
Он просто перегнулся через стойку и прижался к моим губам своими. Мазнул языком по ним, они сами собой приоткрылись. Обхватил губами мои и медленно отпустил, но не отшатнулся, а так и стоял дыхание в дыхание, глядя прямо в глаза.
"Ещё" – просили мои глаза, но губы молчали.
– Украсть бы тебя, птица-синица, да увезти за тридевять земель, – он тяжело вздохнул, наклонился взять сапоги, обернувшись улыбнулся и вышел из лавки.
Первый поцелуй. Такой сладкий…
Я прильнула к окну, в надежде посмотреть, как Ёмай уходит, но, уткнувшись взглядом в Василя, вздрогнула: "Бээ, всё испортил, дурак".
– Пап, я сапоги, что Вик пошил, продала, – я прибежала к отцу, показывая кошель, – и матрос, что их купил, сказал, что "Марелла" пришла.
– Ну вот и славно, – мама положила руку поверх отцовой, – видишь, всё хорошо.
Отец улыбнулся краем рта. Я обратила внимание, что вторая половина отцова лица застыла как маска. И рука недвижимо покоилась на подушке.
– Пап, ты как?
– Иди, милая, бабулям помоги, – отослала меня мама, вытирая слёзы.