Танцы огня - страница 14

Шрифт
Интервал


Мой брат Томас пошел другим путем. Импульсивный и нетерпеливый по своей природе, сразу после выпуска из школы и стен детского дома, он устроился работать в автосервис, на подхвате у механика. Как и многие его приятели, он не хотел ни дня тратить на обучение в надежде на будущие перспективы. Ему всегда хотелось всего и сразу – независимости, свободной, разгульной жизни, собственных, пусть даже микроскопических, денег, которые можно тратить по своему усмотрению. Он съехал из детского дома в собственное жилье на три года раньше меня, и я частенько оставалась у него с ночевкой, чтобы хоть немного отдохнуть от опостылевшего коллективного сожительства. Мы были действительно очень близки – как два волчонка, оставшихся без мамы-волчицы, мы стали друг для друга всем – поддержкой, опорой, защитой и безусловной любовью самых родных существ.

Все изменилось, когда Томас встретил девушку и окончательно, бесповоротно влюбился в нее. Девушка по имени Валерия явно из другого круга, параллельного тому, в котором живем мы, – дочь богатых людей, тусовщица и оторва. Они вообще не должны были встретиться. Но это было так похоже на Томаса – вечно он замахивался на что-то недоступное, явно ему не подходящее, но ублажающее его непомерные амбиции. Наше общение и его заинтересованность моей жизнью почти сошли на нет, уступив место его отношениям с девушкой, но я не обижалась и не ревновала, с пониманием относясь к силе его влюбленности. Однако, с каждой встречей, которые становились все более редкими, я видела, что он теряет себя уже не просто в переносном смысле. Валерия, с которой мы так и не познакомились, пристрастила его к наркотикам. Ни одна из сотни моим попыток повлиять на брата не увенчались успехом: он таял на глазах, все глубже зазасываемый в болото страшной зависимости.

Я практически не помню ничего из событий годичной давности: организовывать похороны Томаса помогала администрация детского дома и моя начальница Ирина Львовна. Моя память любезно блокирует травмирующие воспоминания, но я все же помню свою тотальную прострацию и нестерпимую боль, застилающую ясность ума: осознание того, что я осталась совсем одна на белом свете, убило меня, и кажется, я до сих пор все еще немного мертва. Признаюсь, я не проронила ни одной слезы – я не умею плакать, как бы ни хотелось порой. Кстати, на похороны брата упомянутая Валерия не явилась – очевидно, эти отношения значили для нее совсем не то же самое, что для Томаса.