– Это что такое?! Дед твой, чтоб ему, и за что он только так любит тебя, озорника?..
Я выбегаю во двор. Показываю дедовские подарки старшему братишке Исе Мухаммаду. В одиночку игравшему под яблоней. Иса, правда не без интереса, взглянул только и ничего не сказал.
Мать, занятая шитьем тюбетейки на террасе, услышав голос бабушки, недовольно хмурится, но не прекращает работы: она была скромной покорной невесткой, никогда не выходила из повиновения свекрови и никогда не вступала в пререкания с ней.
Из школы возвращается моя старшая сестра, Каромат-биби – совсем еще девчонка, ходившая без паранджи. Ее школу – дом учительницы в нашем квартале – я хорошо знаю, как-то заходил туда, увязавшись за ней. На террасе, умостившись в ряд, сидят девчонки, вперемешку большие и маленькие, и наперебой галдят – читают вслух книжки. Учительница – важная и строгая на вид, пожилая женщина с длинным, тонким хлыстом в руке – глаз с них не спускает, если кто вздумает пожевать серы или курута, хлещет их легонько, напоминая об уроке.
Я выхватываю из школьной сумки сестры какую-то толстую книгу – коран, кажется, и принимаюсь, как попало листать ее. Сестренка переживает, пытается вырвать книгу. А я не отдаю. Убегаю то в один, то в другой конец террасы. Тяжелая книга неожиданно вырывается у меня из рук, споткнувшись, я падаю прямо на нее. Мать, молча отбирает у меня книгу, благоговейно целует ее, кладет в сумку, а сумку вешает высоко на колышек, вбитый в стену. Тогда я затеваю из-за чего-то ссору с младшим братишкой. Потом убегаю, схватив очки бабушки, которая латает что-то, прислонившись к столбу террасы на солнышке. Бабушка сердится, бранится. А я смеюсь довольный…
* * *
Полдень. В сарае мычит корова. В стадо ее не пустили: возвращаясь с выпаса, она – потому, наверное, что слепа на один глаз, – разбила рогом стекло в вагоне конки, и дед, очень расстроенный вынужден был уплатить рубль штрафа.
Мать хлопотала на кухне, высокой, с открытым дымоходом. Я играл на террасе, складывая горкой подушки. Бабушка старательно – уже в который раз за день! – подметала тесный, продолговатый двор. Покончив с уборкой, она взошла на террасу, заглянула в зыбку, пристроенную между двух столбов, и вдруг закричала истошно:
– О, горе мне!.. Шаходат! Скорее сюда!..
Из кухни прибегает мать. Я тоже подхожу к зыбке. Мертвенно-бледное с желтизной лицо больного младшего братишки, его странно открытые неподвижные глаза вызывают невольный страх. Лицо матери становится песчано-серым, глаза наполняются слезами. Бабушка дрожащими пальцами проводит легонько по векам ребенка.