Наконец, старики смолкают и задумываются, опустив головы, – видно, вспоминают свою молодость. Я спохватываюсь, дергаю деда за руку:
– Дыни…
– Сиди смирно, проказник, – говорит дед. – Дыни еще не поспели.
Я продолжаю приставать, изо всех сил тяну деда за руку. Чтобы отвлечь меня, приятель деда начинает выделывать своей длинной палкой всякие штуки, перебрасывает ее с руки на руку. Потом сиплым голосом запевает шуточную песенку. Но на меня это не действует. В конце концов дед говорит приятелю:
– Что поделаешь – дитя. А желание дитяти превыше воли падишаха.
Я не знаю, какая могла быть связь между моим желанием отведать дыни и волей какого-то там падишаха, но зато я очень хорошо понимаю – раз дед сказал так, значит, желание мое будет исполнено.
…Если пройти от нашего дома сотню шагов узенькой улочкой, выйдешь на мощеную булыжником большую улицу квартала Ак-мечеть. Здесь на перекрестке три лавки: одна мясная и две с мелочовками. Лавчонка Мусы всегда казалась мне никчемной – он торговал только морковкой, луком, мукой и керосином. Зато у старого бородатого лавочника Сабира можно было найти все, начиная от развешанных низками «хлебцев с дырками» – засиженных мухами баранок, «хлебцев-лошадок» – фигурных пряников, червивой джиды и сушеного урюка до каменного угля, клевера и александрийского листа.
Мы идем прямо в лавку Сабира. Лавочник встречает меня приветливо, говорит звучным медовым голосом:
– Ай молодец-удалец, дедушке твоему дожить до твоей свадьбы!
Дед берет из кучи дынь одну, самую маленькую. Обнюхивает ее, передает мне. Потом спрашивает цену. Лавочник что-то говорит в ответ. Дед, хмуря кустистые брови, бросает на него короткий выразительный взгляд, молча, достает из кармана длинной бязевой рубахи несколько медяков. Близко поднося к глазам, внимательно осматривает каждую монетку в отдельности и также молча бросает хозяину. Сабир-лавочник качает головой.
– Нельзя, отец, прибавьте малость.
Дед обрывает его:
– Хватит! И так хорошую цену дал. – И поворачивает к дому.
– Дада-кузы, отец! – всполошившись, кричит лавочник вслед. – Без прибавки никак нельзя!
Но дед даже не считает нужным оглянуться. А когда сворачиваем в улочку, говорит сам себе:
– Продавать – продавай, но и совесть знай! Можно ли спрашивать все, что на язык навернется?
А потом и на меня начинает досадовать: