– Я не думаю, а, впрочем, посмотрим, что можно сделать. Больные не самый интересный материал.
Двусмысленность концовки смутила меня. Я кивнул, прощаясь.
– Мерзкий старикашка, – без тени злобы сообщил мой друг, когда мы вышли в коридор.
– Ты устроишь мне встречу с кем-нибудь из персонала?
– Гединк приставит за тобой кого-нибудь, так что на особенные откровения не рассчитывай, – предупредил Эрл.
В прачечной мне выдали смену белья. Я собирался провести здесь не больше трёх дней. В городе давно ходили слухи об экспериментальных методах Гединка, но всерьёз делами старейшей клиники никто не интересовался. Людям нет дела до того, что происходит с безумцами за её стенами. Им достаточно, чтобы умалишённые не бродили по улицам, и с этим учреждение справлялось.
Больница стояла на холме, у подножья которого заканчивался город. Вокруг был лес и едва тронутая цивилизацией природа. Иногда фабричный смог с окраин ложился невесомой дымкой на пруд в саду, и это производило впечатление, будто на клинику опустился туман. Я знал, что в больнице содержится несколько преступников, но разобраться, в чём их вина, не успел. Я почти не готовился к поездке. Газета дала мне небольшой отпуск, и я собирался навестить Эрла, моего приятеля с университетских времён. Охота за эксклюзивным материалом не интересовала меня. Отчеркнув жирную линию под записью о первом знакомстве с Третьей клиникой, я потушил светильник.
***
Утро было неожиданно тёплым. Распахнутое настежь окно не избавляло от духоты. Я оделся и спустился позавтракать. Врачи, санитары и остальные обитатели больницы сидели отдельно, и иерархия этих каст определялась близостью столов группы к буфету. Такая сегрегация соблюдалась не только в столовой. Клиника вообще походила на живой организм. Я чувствовал, что это место становится полноправным героем моей колонки, не менее важным, чем сам профессор или его методы.
«Суббота, 28 августа. Третья клиника. Расскажу немного о распорядке дня её обитателей. С утра Гединк принимается очищать свой нос. Он старательно высмаркивается, закапывает капли, потом снова высмаркивается и делает так до тех пор, пока не может дышать совершенно свободно. Ритуал этот вынужденный и не доставляет ему никакого удовольствия, потому он не особенно радостно встречает утро и не любит завтракать с другими обитателями особняка.