Когда в наших беседах с Марией Алексеевной разговор заходил, например, о переменах, связанных революцией 1917 года, я как правильная советская школьница настаивала на том, что новый политический строй открыл множество новых возможностей, внес много позитивных изменений в жизнь простых людей. Она не соглашалась, сердилась и пыталась доказать мне, что до революции крестьянам жилось совсем не так уж плохо, как об этом писали в школьных учебниках. Говорила: «Наша семья жила хорошо, у нас было все, что нужно, все были одеты – обуты, никто не голодал. А мне отец покупал все, что я захочу». Впрочем, ничего другого о своем детстве и молодости тетя Маня не рассказывала, жизнь научила ее лишнего не говорить, «держать язык за зубами», поэтому складывалось впечатление, что в юные годы она, младшая из детей, любимая родителями, действительно, жила беспечно и вольно. Вполне возможно, что так оно и было. Единственное обстоятельство было в ее детстве, о котором она вспоминала и не могла скрыть досады: в семье ее родителей доживал век старый дед Комоликов, отец Евдокии Павловны. Больше всего Мане не нравилось, когда ее называли Машей. А дед, видимо, любил ее подразнить. Она рассказывала: «Слезает с печки и зовет меня – Машка, Машка! Я ему говорю – никакая я тебе не Машка. А он все равно – Машка да Машка. И смеется!» Мне рассказывала об этом, когда ей самой было уже под 70 лет, а все сердилась на деда.
Кстати, каждый раз, вспоминая об этих своих обидах, она начинала рассказ словами: «Слезает с печки…». Я смеялась, не могла понять, почему обязательно слезает с печки. Потом, подумав, поняла: дед, очевидно, действительно главным образом жил на печке. Он был старенький, работать уже не мог. Изба, в которой жила семья, была не слишком просторной, кроме того, в избе происходила жизнь молодых, активных, энергичных людей. Если бы дед день-деньской толкался по избе, разумеется, он бы всем мешал. А на печечке ему было тепло и уютно, он полеживал, мог сверху наблюдать за всем, что происходит внизу, и никому не мешал. Поэтому любое его действие и начиналось с того, что он слезал с печки, иначе никак и быть не могло.
Пока маленькая Маня воевала с дедом в Едимонове, ее старшие братья и сестры жили и работали в Петербурге. Какой бы благополучной ни казалась жизнь в деревне девочке-подростку, любимице отца, родители прекрасно понимали, что судьба крестьянина – тяжелая, безнадежная. Знали, что если есть хоть какая-то возможность избежать крестьянской доли, надо ею воспользоваться и уезжать из деревни.