Как одному из наследников.
Это заставило меня задуматься. Я никогда не слышала, чтобы у моего отца имелись другие дети. Впрочем, с мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Меня нисколько не должен был удивить тот факт, что он завел здесь другую семью. В конце концов, мою мать он покинул двадцать пять лет назад, умчавшись навстречу своей мечте о собственной плантации какао в Эквадоре. Он просто неизбежно должен был найти здесь другую женщину, готовую разделить с ним ложе. И случившееся на пароходе не оставляло ни малейших сомнений в том, что кто-то был сильно не рад моему предстоящему приезду. Вопрос только – кто?
По пути Аквилино стал расспрашивать меня о подробностях кончины Марии Пурификасьон, огорченно качая головой и в искреннем разочаровании то и дело прицокивая. Говорить о собственной смерти, слышать, как раз за разом повторяют мое имя как отошедшей в мир иной, – все это представлялось мне чем-то абсурдным. От несправедливости случившегося мне хотелось отчаянно завопить, потребовать объяснений от имени Кристобаля. Но вместо этого приходилось стоически играть взятую на себя роль. Необходимо было, чтобы адвокат поверил, будто я – это мой муж.
Я с любопытством рассматривала виды за окном машины. Гуаякиль оказался совсем не тем захолустным селением, каким я это место представляла, и даже куда современнее многих городков у нас в Андалусии. Мы проехали вдоль реки (Гуаяс, как сообщил мне Аквилино), к живописному жилому району, протянувшемуся у подножия высокого холма, с колониальными домами, усеянными несметным числом цветочных горшков на балкончиках и у дверей. Адвокат сказал, что называется этот район Лас-Пеньяс, а сам холм – Санта-Ана. Извилистые, мощенные булыжником улочки сразу напомнили мне маленькие городки в окрестностях Севильи. И только сейчас – впервые с того момента, как я покинула родину, я внезапно со всей остротой осознала, что могу никогда больше туда не вернуться. Но еще более разрывала душу мысль, что Кристобаль никогда уже вместе со мной не познакомится с этими новыми краями. Я с горечью поглядела на свою ладонь, словно осиротевшую без тепла его руки.
С острым ощущением урезанности, неполноты…
Вскоре мы припарковались перед светло-голубым особняком с дверью из красного дерева и зашли внутрь. По всей видимости, Аквилино был холостяком – в гостиной у него не было и намека на женское присутствие. Ни цветов, ни фарфоровых безделушек, ни салфеток с вышивкой. Вместо этого на стенах висели старые унылые пейзажи, а всякого входящего встречала скульптура датского дога в натуральную величину.