—сильно, как будто пульс двести. Еще немного и не выдержу, еще чуть—чуть, и я больше не увижу землю. Там пусто, холодно, низко. Сейчас тепло, необходимо, высоко. Я сгораю заживо в потоке этих лучей. Я знаю, что умру, но мне не страшно. Лишь бы только в объятьях, лишь бы только чувствовать это сердцебиение хотя бы еще минуту.
И я умираю.
Чтобы снова когда—нибудь воскреснуть.
Я умер? Пред глазами все плывет, но я усиленно моргаю, чтобы снять наваждение. И наконец—то получается. Это не рай, и даже не ад. Это просто моя палата. И все тот же белый потолок. Почему—то в моей картине мира, в котором я сейчас живу, в моей палате, существует только потолок. Как не очнусь, так перед глазами он. А может тут и нет ничего кроме этого белого. Да нет. Вот вроде бы кровать, кстати, достаточно приятная, стены мятного цвета, наверно, потому что зеленый успокаивает, особенно таких буйных пациентов, как я. Вот еще и шкаф с тумбочкой. Впрочем, обычная палата, один странный элемент во всей этой обстановки. Это я. Я не должен быть здесь. Как меня занесло на эту койку – непонятно. Мое подсознание, как назло, молчит. Но разве такое возможно не помнить, что было с тобой?
Как мне вспомнить себя? Может, конечно, Алена и раскроет мне какие—то аспекты моей потерянной жизни, но ведь ни она, никто другой не проживали этот момент, это был я, и только я могу ощущать те или иные эмоции, а они могут лишь догадываться, декларируя лишь факты, произошедшие со мной. Издал две новые книги, открыл литературную школу для молодых авторов, попал в список топ—десять современных писателей России, расширил штат сотрудников в издательстве. Факты, лишь голые факты, но никто так и не сказал, радовался ли я номинации, переживал ли с публикацией новых романов, легко ли мне далось принять новых сотрудников. Хочется верить, что я был самим собой и радовался успехам, переживал из—за неудач, стремился стать лучше.
Но это лишь одна сторона моей жизни. А как же моя семья? Я не мог расспросить об этом Алену, ей и так тяжело осознать всю ситуацию. Я видел ее шок, когда она зашла в палату. Но кто—то же должен мне помочь вспомнить. Кто— то же был со мной эти два года. Может набрать Яна? Он же мой лучший друг, он точно должен знать, как дела у меня в семье. Удалось ли нам с Аленой пережить наш кризис, помогли ли походы к семейному психологу. Может он мне расскажет и про Алису? Крестный папа клянется всегда быть с ней, всегда помогать и любить, как родную. Быть для нее оберегом от темных сил или хищником, пожирающим ее врагов. Он таким и был. Приходил на каждый ее день рождения, всегда был тем, кем нужно: любимой погремушкой, самым вкусным пюре или теплым одеялом. Первый ее годик вообще почти каждый день приезжал к нам, у меня было много работы, а он все время помогал Алене с Алисой. Ей уже три, она знатно подросла, а Ян все также сильно любит ее. Стоп, ей уже не три. Ей три в моих воспоминаниях. А в жизни ей уже пять. Я столько всего потерял. Забыл ее первый поход в садик, не помню, как она, наверно, носилась по дому и танцевала или может пела, я не могу вспомнить, как она выглядит сейчас в пять лет. Я не могу вспомнить, как выглядит моя дочь. Это так ужасно звучит. И не только звучит, оно таким и является. Ян то должен знать. Мы знаем друг друга уже много лет, вместе с института. Мир имеет свойство меняться. Люди имеют привычку меняться. Может и мы уже не прежние, может и наши судьбы стали параллельными. Я точно помню, что он всегда хотел переехать в Москву, ему не нравился дождливый Питер с его серостью и туманностью, он находил его чересчур драматичным для жизни. Но его всегда что—то останавливало здесь, задерживало переезды, работа или новая девушка. Может в эти два года он все—таки собралась и уехал, поэтому мы больше не «могучая кучка»? Тогда, кто, как ни он, сможет помочь мне.