Я встал и раскрыл окно, закурив сигарету. Я осознанно травил себя каждый день, и я все больше стал молчать. От того Джета, который так нравился Алекс, веселого, болтливого придурка, уже ничего не осталось. Ну, разве что, придурок на месте. Первые несколько месяцев после того задания я ни с кем не разговаривал, я просто не мог. И сейчас я чувствовал, что задыхаюсь.
Я, наконец, дождался ужина и спустился вниз. Мама ставила на стол посуду и столовые приборы. Я тут же подскочил к ней и стал помогать – она по-доброму мне улыбнулась и кивнула. Это было моим любимым «спасибо». Мне определенно нужно было отвлечься от всего, я ведь все равно пока безработный. Мы вместе накрыли на стол мамин превосходный мясной рулет, и вскоре все были за столом.
– Как твои дела в Университете? – сухо спросил отец, отпив глоток красного вина.
– Нормально, – так же ответил я ему.
– А подробнее? Я не могу судить о твоей успеваемости только по одному слову.
– Все хорошо, – улыбнулась мама, накрыв его руку своей.
Он тут же высвободил руку с бесстрастным выражением лица, и меня задел этот жест – ему досталась лучшая женщина в мире, наша мама, а он ее не ценит. Я остановил на нем взгляд, с трудом проглотив кусочек мяса.
– Рулет холодный, – строго сказал отец, кинув ей короткий многозначительный взгляд.
Теперь я разозлился. И поджег его рулет. Девочки вскрикнули, а отец немного подпрыгнул на стуле – класс!
– Так нормально? – спросил я и встал из за стола.
Это напомнило мне о том, почему я не стал жить дома. Отец всегда относится к семье так, будто мы – само собой разумеющееся, и должны делать абсолютно все, что он говорит.
На самом деле от каждой семьи Хранителей должен хотя бы одни выполнять работу, и мой отец этим человеком быть не хотел, и уже с двенадцати лет отправил меня на обучение, а в четырнадцать я стал Хранителем под руководством некого Люка Рейди. Через год я стал работать с Алеком. А отец с самого того момента, как отправил меня на обучение, был свободен от всех обязанностей. У меня был выбор – я или одна из сестер. Или мама. Я не смог бы этого позволить. Отцу же было плевать. Мои сестры тоже проходили обучение, он так же отправлял их в двенадцать лет. И я понимал, что если я откажусь, в ход пойдет вся моя семья – кто угодно, только не он. Девочки не знают об этом, но и они не могут терпеть такого отношения к маме. Никто больше не захотел есть, и я ушел в свою комнату, но вскоре пришлось спуститься обратно – впервые за долгое время я слышал громкий голос мамы.