Над землей кладбища витал молчаливый дух одиночества. Свет мягко ложился на раненую почву новых могил, освещая все пронзительные взгляды на всех надгробиях ушедших – они ушли, оставив этот прощальный взгляд. «Она уже напечатана? – испуганно подумал Евгений. – Моя фотография, какая? Когда? Мой взгляд, мое прощание, они живые…» Свет мягко ложился… «Там лежат не они… Встал дух… Дух улетел, прах истлел…» Вечная память…
Вчерашние тени не вернутся? Звук ее шагов в ночном городе на заброшенном вторнике. Ее озябшие красные руки понедельника. И снова поет май… Я слышу ее вечный голос. Прости меня, что я ребенок, прости меня, что я глуп, прости, что слаб.
Ее влекло внутреннее неизведанное желание, которое толкало ее вперед, в сырую ночную погоду. В тщете она искала потерянный голос, потерянное лицо, летя через грязь, ветер, холод в бездушной пустыне, исполненной далекими миражами.
Порой ей кто-то что-то шептал, быстро, пискливо, временами заискивающе невпопад, тараторя обрывки заикающихся слов, сдержанно, через долгие молчаливые часы и дни вдумчивой задержки, витиевато и двусмысленно, будто бы скрывая настоящий смысл, словно не говоря то, что хотел, а произнеся то, что больше становилось неподъемным, словно гора, заслоняющая солнце, закрывающая обрывки снов и все мелкие мысли, оставляющая лишь темный сумрак, заставляя понимать себя по темным расплывчатым силуэтам, шороху дрожащих пальцев, прикасавшихся к темной облезлой повседневности.
К двадцати у Катерины появилась страшная подруга – она пристрастилась к наркотикам. Порою в поисках денег на новую дозу Катерина крала и продавала любые, хоть что-то стоящие вещи из квартиры своей матери. Иногда Татьяна даже просила Евгения переночевать в ее квартире, пока она уходила на работу в ночную смену, опасаясь, что в ее отсутствие, как это часто бывало, что-нибудь пропадет. Перед уходом на работу у порога, сморщив брови с озабоченным видом, она давала Евгению напутственные советы.
– Ты включай иногда, – говорила она слегка взволнованным дрожащим голосом, – свет в зале на полчасика, и можешь дальше спать, если хочешь, спи в другой комнате. – Она повернулась и указала ладонью на входную дверь. – Видишь, они увидят, что кто-то есть, и не зайдут.
– Они? – удивленно спросил Евгений.
– Конечно, а ты что думал, – сказала Татьяна, – она телевизор одна потащит? С дружками приходит, – недовольно, но сдержанно говорила она. – На кухне все раскидают, все съедят, приходишь после работы, поесть нечего. Погуливанят полночи весело, все вещи раскидают, выспятся, ага-ага. – Она печально улыбнулась. – Непонятно кто, я потом все постельное перестирываю. А утром уходят, ага, думают, – она продолжала улыбаться, но Евгений прекрасно понимал, что эта улыбка прикрывала опустошающую дикость ее растерзанной жизни, – что мы, зря приходили что ли, и телевизор возьмут. У меня из вещей ничего практически больше нет, – сказала она, серьезно смотря в никуда. – Драгоценности как только пропадать стали, золотые сережки первые пропали, я сразу сестре все отдала. Ладно, спасибо тебе, что пришел, – сказала она с облегченностью всего высказанного, не спеша подходя к входной двери. – Ты, главное, не бойся, это они боятся всего.