Цвет нашей интеллигенции 19-го века. Буквы «Р, С» - страница 4

Сравнение с французской писательницей Жорж Санд (Занд) вызвано не только тем, что они обе были писательницы, но и лёгкими, свободными от предрассудков своими отношениями с представителями мужского пола. Пока муж А.Ф. Ростопчин, сын знаменитого по событиям 1812 года генерал-губернатора Москвы – о нём речь пойдёт в следующем очерке, проматывал семейное финансовое достояние в России, графиня Ростопчина увлекалась красавцами в Европе. И имела трёх внебрачных детей, записанных на чужие фамилии при рождении.

Сравнение с мадам де Сталь тоже уместно. Обе писательницы, но, главное – обе были хозяйками литературных салонов. Графиня Ростопчина, пока её не настигла неизлечимая болезнь, имела в древней столице Российского государства, популярный на то время литературный салон.

В четверостишии мы видим, что вина за пожар Москвы во время пребывания Наполеона и его тридцатитысячного гарнизона (большая часть французской армии находилась вне городской черты древней столицы) возлагается на генерал-губернатора Ф.В. Ростопчина. В 1823 году, за три года до своей кончины, граф Ростопчин пишет «Правду о пожаре Москвы», где опровергает свою причастность к пожару в Москве. Он опровергает все пункты его виновности, которые ему ставят в вину. Лицевая обложка этой книги вы видите на изображении выше. В целом, русское общество негативно отнеслось к поджогу древней столицы, если такой поджог был на самом деле. Аргументация графа на все пункты обвинения вполне резонна и вполне имеет логику. Но есть вопрос – почему эта книга была написана через десять лет после пожара. Может, это было связано с тем, что со временем оценка пожара Москвы была переосмыслена. То, что на ранних этапах это считалось проявлением патриотизма, то при прошествии времени – избыточным рвением навредить армии Наполеона. Единственный выход – не муссировать эту тему. Москва отстроилась. И стала краше. И в ней видна по-прежнему и старина и новизна.

«Всё ему давалось легко и успешно: захотел он быть в числе первых XIX столетия виртуозов-пианистов – был, и с каждым новым концертом мода на него росла в геометрической прогрессии в такой же прогрессии росло, конечно, и его материальное благосостояние. Пожелалось ему прославиться в качестве дирижера-капельмейстера -прославился, хотя на этом поприще он и не возвышался над уровнем ординарности. Почувствовал аппетит к композиторству – к нему моментально явилась и уселась за его пюпитр такая неслыханно ретивая и неутомимо-плодовитая муза, какой другой с фонарем поискать в истории музыкального искусства. Целые потоки и, можно сказать, хляби opaторий, симфоний, хоров, сонат, романсов и иного сорта пьес вылились из под пера г. Рубинштейна. Если к этому присоединить более двадцати написанных им, не всегда удачных опер, то, поистине, исполинскую продуктивность музы г. Рубинштейна следует мерить на пуды и берковцы. Но, кажется, из этих обильных «звуков лиры и трубы» очень немногие переживут своего автора, и, во всяком случай, слава его не столько в них. сколько в удивительном искусстве исторгать волшебные, полные огня и поэзии звуки из клавишей, которое, впрочем, тоже не может пережить автора-виртуоза, по законам естества». Вл. Михневич, «Наши знакомые».