Понятное дело, вставать утром не хотелось ужасно.
И когда в 6:00 начинал хрипеть «колокольчик» и проигрывался сигнал «Подъем!», Алеф, не вставая сам, начинал орать и выпихивать новобранцев из палатки на построение и утренний кросс, находясь еще некоторое время в блаженном положении лежа.
Когда в утреннем тумане все, дрожа и мучительно ожидая команды «Бегом», чтобы согреться на ходу, жались друг к другу, из палатки появлялась сначала задняя часть, затем спина и все остальное, что считалось Алефом.
Такая несправедливость казалась вопиющим хамством. Но поведение начальствующего лица являло константу.
И вот однажды, заготовив орудие возмездия с вечера, Олег, по молчаливому согласию жителей палатки и однокашников Миши Абрамова и Валеры Яроша, задумал и успешно осуществил свой план. Выскочил наружу первым и, пошарив в кустах, выхватил ствол подготовленной заранее ободранной ели, чем сильно удивил дневального – стоявшего под грибком со штык-ножом и в плащ-накидке «кадета»[2] Шкарупету.
Когда из палатки показалась филейная часть старослужащего Алефа, наш друг с силой нанес удар чуть выше начальственного копчика – и тут же выбросил елку в кусты. Алеф тяжело крякнул и плюхнулся на колени, лицом вовнутрь палатки.
Как оказалось позже, при служебном расследовании, «никто ничего не видел».
Заместитель начальника лагерного сбора подполковник Шах-Назаров был человеком умным, преподавателем гуманитарных дисциплин института, а не строевым командиром из «дубовой рощи» (так называли кафедру оперативнотактической подготовки военного вуза, сплошь состоявшую из строевых офицеров, в прошлом командиров, полковников и подполковников).
Он сразу все понял, едва бросил беглый взгляд на руки нашего «инквизитора», тщетно пытавшегося оттереть ладони от елочной смолы подручными средствами. Внимательно поглядел в глаза новобранца черными, как смоль, южными глазами, как будто оценивая поступок юноши, и отдал распоряжение двигаться на занятия.
Алеф бушевал от несправедливости, а еще от того, что стал предметом насмешек. Обещал всех «вывести на чистую воду» и написать рапорт по команде. Но так ничего и не сделал, потому что хоть и был «каланчой», но парнем порядочным и сердечным. И хотел лишь одного: удержаться в институте.
Много позже, уже в 2000 году, на встрече бывших однокашников, постаревший, сильно изменившийся, но все еще узнаваемый старшина осторожно напомнил тот случай. Значит, все знал! Но разговор не получил продолжения. А зачем? Совсем другие чувства переполняли нашего друга, тоже повзрослевшего и умудренного опытом. Ему было просто очень хорошо с теми, кого он помнил молодыми и, всю жизнь вспоминая, любил.