Хребтов с любопытством разглядывал неожиданного собеседника и думал, что, пожалуй, стоит вступить с ним в разговор, чтобы как-нибудь убить время, пока будет здесь сидеть и отдыхать.
Собеседник же рассмеялся собственным словам и небрежно продолжал:
– Да, гений – великая вещь. Хотя, говоря откровенно, я настолько же восхищаюсь гениальными людьми, насколько презираю их произведения.
– Ну, это нелогично, – отозвался профессор.
Тот только пожал плечами.
– Этого вы мне не говорите; я, видите ли, по призванию пьяница, от юности занимаюсь только этим делом, так что, несмотря на всю вашу обработку в университете, ничего не знаю и не умею, но логика у меня все-таки есть. Я ее теряю только после третьей бутылки, а сегодня выпил две, да и то не один.
Он с трудом закурил на свечке дрожавшую в руке папиросу и пустился разглагольствовать, почти не глядя на профессора.
– Логика – это моя специальность. Когда я родился, пришла к моей колыбели старая, сердитая колдунья и говорит: «Я хочу сделать этого ребенка на всю жизнь несчастным, для чего дарю ему способность логического мышления». Поворожила, поворожила и ушла, а я стал на всю жизнь несчастным человеком… Вот вы говорите – логики нет; а на самом деле, слишком много логики. Оттого я и пьян каждый день. Разве может быть что-нибудь более логичное, нежели пьянство? Жизнь скучна, с какого конца ее не возьми, а вино веселит. Значит, пей, душа моя, пей, сколько можешь. Пей и предавайся мечтам. Вывод простой и ясный.
Он затянулся несколько раз своею папиросой и мечтательно поглядел на профессора.
– Вот, вы говорите про гениев и их произведения; я вам и отвечаю. Гениев нельзя не уважать. Это своего рода феномен, а за феноменов даже на ярмарках деньги платят, чтобы их поглядеть. Если платят деньги, чтобы поглядеть уродливо толстую женщину, то как же не увлечься уродливо умным мужчиной? Я им и увлекаюсь, увлекаюсь от всей души, а что произведения ваши не заслуживают уважения – это другое дело. Сказать по правде, я прямо-таки считаю все ваши открытия, усовершенствования, изобретения вредными.
Хребтов не отдавал себе отчета, пьян ли этот человек настолько, что говорит несообразности, или у него есть какая-нибудь своя, оригинальная теория. Во всяком случае, он слушал охотно, потому что после безумного дня у него теперь появилась расслабленность, приковывавшая его к удобной позе на мягком диване, к шуму голосов и музыки, отвлекавшему от дум, к теплой, светлой, веселой комнате.