И этим замкнутым кругом жизнь его духовная терзалась и нищалась, ибо раскаяния он по поводу осуждения, искренне говоря, уж не испытывал, не мог смириться с навязчивым пьяницей под дверями храма.
Митька же и вправду вел себя препаскудно – пел песни прямо на службе, передразнивая богослужение, а другой раз проломал церковный забор. Сколько батюшка с ним не беседовал, а Митька то молчит, если трезвый, то мычит – если пьяный.
Пал Палыч взялся было выдворять бездельника, хватал за шиворот и волок прочь за ограду, заранее надев белые рабочие перчатки в синюю пупырку.
Митька не сопротивлялся. Видно, характера он был ровного и мирного по-своему.
Однако, стоило исчезнуть Палычу за дверями храма, упрямец тут же возвращался, усаживался на излюбленное место и пуще прежнего пускался мычать, а то и горланить песни. По крайней мере в те дни, когда бывал пьянее обыкновенного. Ибо водка взвинчивала ровность его характера до непредсказуемой бугристости и распаляла душу к пению. Да не к какому-нибудь пению в одиночестве, а непременно к пению заодно.
Палыч срывался, опять тащил горлопана за двор и опять возвращался на богослуженье, хоть и с недобрым уже сердцем. Митька же снова плелся к церковной двери, снова усаживался на ступеньки и снова подвывал хору, который едва слышался сквозь закрытые двери.
Обращаться в милицию, однако же, батюшка запретил, а просил обходиться любовью и терпением. И от того ли, что к терпению и любви в душе у Пал Палыч уж и потуги всякие оборвались, или от того, что сам он в свое время алкогольную страсть победить сумел и потому к пьяницам снисхождения не питал, а только все больше Митьку он презирал, сердился, а в конце и возненавидел люто.
Верно говорят, что пьянство – не болезнь, а нужно-то всего отказаться от этой мерзкой пагубы, потерпеть чуток – и вот, уже человек обретает себя в трезвой реальности, жизнь его налаживается, разум просветляется, а душа очищается шаг за шагом.
Оно ведь и самого Пал Палыча не всегда знали хорошим и правильным, а был он в молодые годы и вполне себе плохим – кутил, пьянствовал и скандалил. Даже дрался и привлекался. Не так тяжко он пил, конечно, как Митька, но все же. Очень давно, однако ж…
Научился Павел в то время опохмеляться, вот тебе и вторая пьянка. А там и три дня, и до недели дошло. Так погрузился он в запои, ибо грех, как плесень, растет и разрастается, на малом не остановится, как и всякий паразит.