Вдруг, на одном из крестов произошло еле заметное движение. Склоненное набок лицо, выпрямилось и открыло глаза, блеснувшие сквозь черную паклю волос.
– Отец… – послышался громкий шепот, – Ты обещал мне… Быструю смерть!..
Пересохшие губы с трудом складывали слова, язык сухой тряпкой тер разбитые палачами десны. Собрав все силы, последний из оставшихся в живых, крикнул.
– Отец! Почему ты оставил меня!?!
В утренней тишине, наступающего Судного дня1, сквозь безумное воронье карканье, со стороны Храма послышался далекий, чуть слышный напев Шахарит2.
– Ишь ты, какой голосистый!.. Хорошо гимны петь будешь… – пробурчал себе в бороду новоиспеченный отец, торопливо заворачивая маленькое, раскрасневшееся от ночной прохлады, тельце в толстый шерстяной плащ.
Животные в своих стойлах, разбуженные громким криком, взволнованно блеяли, мычали и тянули морды к людям. Ослица, заслоняя собой осленка, негодующе захрапела.
Женщина с теплотой наблюдала за суетой мужа у своих ног.
– Эммануил… – устало проговорила она.
– Что-что?.. – наклонился к ней мужчина с голосящим свертком.
– Его имя – «Богом данный»!..
За стеной послышались шаги и приглушенная речь. Мужчина насторожился. Он передал кричащего младенца матери, взял свой окованный дорожный посох и повернулся ко входу. Плетеная ширма, заменявшая дверь в хлеву, где нашли временный приют молодые люди, медленно поднялась, впуская в теплое помещение ночной холод и пожилого крестьянина с лампой – хозяина хлева, за спиной которого маячила фигура его старшего сына.
– Вот значит, что здесь!.. – сказал вошедший крестьянин, оборачиваясь к своему сыну, держащему наперевес большую дубину.
– А, а, а… Мы-то думали, что это шомронимцы3 к нам пожаловали… – ответил тот, опуская свое оружие к ногам, – Вон, как от входа то полыхнуло, думали, подпалили!..
– Как так «полыхнуло»? – удивился молодой отец, отставляя в сторону посох.
– Да сейчас-то, как мы подошли, увидели что ничего. Показалось, видать! – сказал пожилой крестьянин.
– Да, вы тут… Может надо чего? – добавил его сын, смущенно разглядывая ноги роженицы.
– Дров принесите, да воды побольше! – ответил молодой отец, пытаясь перекричать какофонию воплей животных и младенца, и надвинул подол платья на ноги своей женщины.
В единственное окно маленькой комнаты глиняного домика светило утреннее солнце, яркой полосой высвечивая убогое убранство.