Толпа разогнала у ворот стражу и двинулась к царскому терему. Царица Мария с сыном Фёдором бежали из дворца и укрылись в домах московских жильцов. Из дворца бежали и наёмники во главе со своим капитаном Маржеретом. Они бросили дворец на разграбление, забыли клятву, данную Борису Годунову: охранять его самого и его семейство.
А через несколько дней вдова Бориса Годунова и его сын были убиты. И на Москве воцарился царевич Димитрий, Юшка Отрепьев, Расстрига, Вор…
Подошла осень. Заруцкий собрался уходить на Дон. И на прощание с Москвой его куренники закатили пирушку своим войсковым атаманам. Они набились в кабак на Солянке и зашумели, пропивая без оглядки великое государево жалованье, полученное от царевича за добрую службу. Оно свалилось на их бедовые, неготовые для этого головы.
– Добил всё-таки челом государю Смага! – криво усмехнулся Постник Лунёв, обескураженный тем, что Смага опять обставил его, простачка. Он-то шёл с Димитрием, почитай, от границы до самой Москвы, месил грязь, терпел стужу, голод. А тот пришёл к царю с войском уже под Тулу и присягнул ему на верность. За это и получил от него подтверждённую грамоту верховного атамана над всем Донским войском.
Лунев был уже в годках, старше всех донцов в этом походе. Сутуловатый на вид, с густыми сросшимися на переносице бровями, он выглядел крутым, хотя таким по натуре не был. На Дону он был заметным атаманом, немалым. Что скрывать-то, делил власть только со Смагой, дышал тому в затылок, в каком-то беге, пристёгнутый к нему, как вороной в цуге: ни взад, ни вперёд, зажатый упряжью, как удавкой. Силился рвать постромки – и не мог. Всё что-нибудь да держало. И вот только теперь, под конец этого похода, он скинул удила – навострился на Соловки.
– Хитёр! Тому крест целует, кто на Москве сидит, – пьяно, недовольно процедил Корела; он был весь жилистый, как витой сосновый корень, оправдывая всем своим видом прозвище.
В его голосе Заруцкий уловил нотки осуждения верховного атамана, льстивого, пронырливого… И откуда такие на Дону-то?
– Хо-о! Что за последки! А чтоб вас!.. – выругался Корела.
Он хотел было закусить, взял окорок, но в руках у него оказались лишь остатки, голая кость.
Казаки виновато посмотрели на него… Рядом за столом о чём-то забурчал Бурба, громко, заливисто, щенком-первогодком, засмеялся Кузя…