Тёмной дождливой ночью в конце августа крохотный отряд донцов покинул стены города, просочившись в вылазные потайные ворота под глухой башней. Казаки крадучись обошли заставы рязанского полка Лыкова и ушли из кольца окружения. Коней Заруцкий добыл этой же ночью, отбив их у зазевавшихся табунщиков своего старого приятеля Прошки Ляпунова. При этом он не упустил, зло позубоскалил с Бурбой, что вот, дескать, наказали того, умного-то.
Вот так и оказался он, Ивашка из Заруд, в Стародубе, у нового самозваного царя.
Глава 4. Поход и первые неудачи
Через неделю после той сшибки на дворе Заруцкого вызвали к царю, в его хоромы. В горнице у царя, когда он вошёл туда, уже были пан Меховецкий, Будило и дьяк Пахомка. Сидел там ещё какой-то подьячий, бочком на лавочке, смущённый такой для него честью.
«Да, тот самый, робкий», – узнал Заруцкий его. Мгновенно схватывал и запоминал он лица, хотя бы и видел кого-нибудь мельком.
Тут же, в горнице, на крохотной детской скамеечке в углу, ютился любимец царя, Петька, шут. Но сидел он тихо, не кривлялся. Он, обычно серый, сейчас пожелтел, как золотушный стал, лицо перекосилось, как будто опечалилась одна его уродливая стать, другая же застыла в ухмылке едкой…
Заруцкий отвернулся от него. За свою, в общем-то, ещё короткую жизнь он уже нагляделся на вот таких, с болячками, несчастных и убогих. На них взирал он равнодушно, не удостаивал их даже отвращением. Он любил здоровую плоть, его кумиром было тело сильное.
«Опять!» – мелькнуло у него, когда он догадался, что у шута случился очередной припадок.
О том, что шута преследует падучая, знали все, весть разносили шёпотом, опасаясь гнева государя.
Войдя и всё это мгновенно схватив, он поклонился царю: «Государь, ты звал?»
– Садись, атаман! – велел тот ему и жестом показал на лавку, как раз напротив себя, рядом с дьяком Пахомкой, который ходил у него в думных.
Честь эта, как понял Заруцкий, не разошлась с его словами, брошенными вроде бы с азарта после сшибки на дворе.
– По тебе место, и сидеть тебе отныне в моём совете! – сказал Матюшка.
На его гладком, чисто выбритом лице скользнула тонкая улыбка. Он, как оказалось, сбрил почему-то свои колючие усы.
«У того-то ничего не росло! Как у бабы или азиата!» – мелькнуло у Заруцкого помимо его воли о первом Димитрии…