Я проснулся.
Внутри гибернатора.
Лежа в невесомости, я сразу же понял, что пережил полет и что корабль вместе со всеми его компонентами сумел продержаться достаточно долго, чтобы доставить меня в точку перехвата. Учитывая состояние нашей техники, в том числе систем защиты, уже за одно это мне следовало благодарить судьбу. Гибернаторов вполне хватало, чтобы провести несколько недель в анабиозе, но по надежности они никак не могли сравниться с криокапсулами, которые мы когда-то воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Каждый перелет, включавший в себя период анабиоза, сопровождался риском погибнуть или стать навсегда инвалидом. Я рискнул и остался жив; и мне предстояло рискнуть как минимум еще раз до моего возвращения в Солнечный Дол.
Я подождал минуту, собираясь с силами, а затем занялся отключением находившихся в камере датчиков и катетеров. Покончив с долгой и мучительной процедурой, я не спеша осмотрел себя отстраненным, методичным взглядом врача. Голубое сияние беспощадно высвечивало все дефекты: шрамы, дряблые мышцы, седые волосы – ничего нового. Несколько свежих ссадин, пара синяков, кровотечений тут и там, обычное онемение и дрожь в пальцах. Ничего такого, что могло бы умертвить меня в ближайшие часы.
В памяти все еще были свежи воспоминания о последних нескольких днях перед отлетом. Обнаружение, подтверждение, решение о перехвате. Мое добровольное согласие участвовать в операции. Аргументы за и против, слезы и тоскливое прощание с Николя и Викториной. Старт из кратера с ложным дном над ангаром для шаттлов в Солнечном Доле. Боль в костях, пока шаттл разгонялся, набирая скорость под прикрытием окружавшего звезду пылевого диска. Десять g, четыре целых семь десятых часа. К счастью, большую часть этого времени я пробыл без сознания, а выдержал лишь благодаря энергичным мерам по жизнеобеспечению, снявшим бремя с сердца и легких. Позвоночник все еще болел от последствий перегрузки, от медленного и болезненного перехода к невесомости.
Такое тяжело даже для молодого человека, а для реликта вроде меня вообще убийственно.
Почему я вызвался добровольцем? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось углубиться в воспоминания, и меня сразу обожгла дикая боль, будто от прикосновения к болтающемуся на нерве зубу.
Ах да. Вот почему.