Медников слушая соседа, стал одевать подерюжки на руки, и не смотря на Сорогина произнёс, – так-то оно, так… Народ, что сухая тайга, со спичками не шали… Поговорил ещё немного о разном, Медников поднялся с не допиленного бревна, подошел к пиле и проговорил, – отрежу ещё с десяток тюлек и домой, – принялся заводить пилу. Сорогин встал с кругляша, прокашлявшись, произнёс, – с тобою Лаврентий ни посидишь, ни поговоришь, – и направился домой. Потом отойдя немного, оглянувшись, громко произнёс, – завтра по восходу у Громковской мельницы на омуте встретимся… Или как? Там ещё мужики наши будут, собирались давече идтить.
Лаврентий кивнул головою в знак согласия, потом дёрнул за стартер пилы и развивая обороты двигателя принялся пилить размеченный под метку ствол толстой сосны. Разрезая деловую древесину он жалел о том, что пустил такую красоту на дым, а не в строительство, хотя тут же успокаивал себя – дрова-то мне… Притом на дурку, а то отдавал бы тысяч десять за привоз дров и то за какую-то гниль.
На второй день, до восхода солнца, Медников пришел к речному омуту, который был ниже бывшей когда-то до революции мельницы богатея Громка Филиппа, от которой остались только торчащие, как старые зубы у человека, омшелые зеленоватые столбы из лиственницы, да такая же древняя запруда тоже из этой породы древесины, покрытая илом с древесным хламом занесённым в весенние паводки. Сама речка Черная была не широкой, как и большинство рек, которые прорезают тайгу, и составляла метров около двадцати-тридцати в ширину. Но омут у мельницы достигал в глубину местами восьми метров. Как и раньше вода с шумом спадала с остатков плотины вниз, подымая водяную пыль, ворочаясь где-то там, у дна, вырывалась вновь на поверхность реки, закручиваясь потом плавно, продолжала свой путь по руслу. Медников ещё не дойдя к омуту несколько метров, посмотрел на бурлящий поток воды у плотины, отметил, вода полностью не очистилась после ливня. Ну, попробуем… Может и выудим что-то, если Дарьюшка позволит, – подумал он про себя.
Где-то с тридцатых годов прошлого века омут у мельницы стали называть Дарьиным. Старики сказывали, что в годы коллективизации и ссылок людей по стране, в более холодные края за их труд в этих суровых местах принялись и за деревню Соловки. В то время, было у Громка двое детей, жена. Старший сын Владимир который учился в городе и дочь лет восемнадцати Дарья. Красивая Даша была и Громок надеялся отдать её замуж за богатого человека в городе. Но вышло по-другому.