– Ольгерд Бекирович, добрый вечер. Пожалуйста, отпустите аспирантку Белову в фольклорную экспедицию в Пущу.
Сказать, что профессор Деньковский был поражён перспективой, открывающейся перед его аспиранткой – значит, ничего не сказать. Он сел в кресло, переключил телефон на громкую связь и поинтересовался:
– Простите, а вы кто?
– Знакомый.
– Прекрасно, – профессор поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. – Простите ещё раз, чей знакомый? Мой?
Голос в трубке проявил нетерпение:
– Беловой.
– А звоните, значит, мне… Можно узнать, почему?
– Потому, что иначе она не поедет, не захочет, – нетерпение сменилось отчаянием. – Мы вас на свадьбу пригласим.
– Уже интереснее, – в глубине души Деньковский был не чужд романтики. – А Белова знает о ваших намерениях?
– Нет. Пока нет…
– И что, по-вашему, химик может делать в фольклорной экспедиции?
– Не знаю… Может, вы придумаете, – голос в трубке дрогнул, испугавшись собственной наглости.
– Однако… Ладно, знакомый, насчёт свадьбы-то не забудь.
Профессор положил трубку и почему-то грустно заиграл на баяне марш Мендельсона. Жаль, некому позвонить, чтобы так просто решились его проблемы…»
Одна за другой на экране ноутбука появлялись строчки. Вспоминать слова не приходилось, они сами теснились в голове, подталкивая друг друга и ожидая своей очереди. Старик улыбался. Он так давно не улыбался, что почти забыл, как это делается, и улыбка получалась неуверенная, застенчивая… Та, за которую Алла когда-то и полюбила его.
Серое четырёхэтажное здание аспирантского общежития обитало на улице Академической. Когда Стас поступал в аспирантуру, дед был ещё жив и, узнав адрес внука, возгордился:
– Мусіць1, на той Академической одни академики живут. А нынче и наш Стась сподобился. Гляди, не плошай, внучек.
Дед Павел спас маму и его, едва родившегося немаўля2, холодной зимой далёкого сорок третьего года. «Немавля»-то немавля, но орал он, по воспоминаниям мамы, сутками напролёт, не замолкая.
Откуда-то потянуло холодом, начали мёрзнуть ноги. Странно устроена наша память. Воспоминания, которых, казалось бы, не могло быть, всю долгую жизнь сидели в нём и всегда неожиданно напоминали о себе. Оттуда, из зимы сорок третьего, боязнь громких звуков, неприязнь к холодным прикосновениям…
Деда Старик очень любил. Но эта ниточка воспоминаний уводила в другую сторону. К тому, что хотелось вспоминать сейчас, дед отношения не имел. А толстая, рыжая Анька – имела.