– Восемьсот тридцать семь грамм.
– Неважно. Пришили ему всё, что могли. А перед самым судом передали – продашь хату, дадут минималку. Ну а что делать? Согласились. Даром почти отдали. Присудили ему, в общем, три года. На заключительном слове он встаёт, и говорит – вы хоть покажите мне, как этот героин выглядит. А то я, наркоторговец, его в глаза не видел. Пацаны на зоне не поверят.
– Показали?
– Неа, – Пуся засмеялся, – потом, уже в камере увидел. Сероватый такой порошок.
– Только я этому получеловеку, главе района, под порог иголок связанных положила, – глаза Ирины Владимировны сверкнули, – а ещё петуха чёрного зарубала, и голову его в подполе закопала, возле консервации. Чтобы нелюдь эта, полномочиями наделённая, сгнила заживо.
– Боюсь спросить. Получилось?
– Нет. По пьянке на мотоцикле насмерть убился.
– А чего это ты постоянно говоришь «быть этого не может», «не знаю», «не видела»… Ты в какой стране живешь? – Дуче смотрел на Лену.
– Мы земляки, – почему-то решил заступиться я.
– А у вас там рай обетованный за недельку, пока я без новостей, обозначился?
– Нет вроде бы. Но не видела нигде такого, – она пожала плечами.
– А где ты, с позволения спросить, обитаешь?
– На Шатиловке.
Я присвистнул. Ничего себе… И тут же, не выдержав:
– А родители у тебя кто?
– Папа прокурор области.
Мдаа… Повисла тяжёлая, липкая пауза. Я не мог оторвать глаз от муравья, исследующего мой большой палец. С каждой секундой она становилась всё невыносимее и, казалось, что я чувствую себя как дурак последние лет пятьдесят из прожитых двадцати девяти. Когда стало совсем невмоготу, я бросился на амбразуру, но закашлялся от сдавленного горла:
– Родителей… кхе-кхе… не выбирают.
Краем глаза увидел, как Лена с пунцовым лицом встала, и пошла куда-то.
– Идиот ты, Шаман. Сколько тебе раз говорили об этом?
– Гайка! Я что, не прав?
– Прав, конечно. Только она-то в чем виновата, что отец у неё подлец и сволочь?
– А может, он у неё честный, – сказал я и задумался. Ну да. Честный. И живёт на Шатиловке. Нет, здесь без вариантов вообще.
– Пойду я. Извинюсь.
Лена сидела на берегу, обхватив ноги руками. Подбородок лежал на коленях. Издалека мне показалось, что она беззвучно плачет. Я подошёл, примостился рядом. Заглянув в лицо понял, что ошибся. Глаза были сухие. Сама, правда, была бледнее, чем обычно, но это ни капельки её не портило. Напротив, злость отточила её черты, сделала контрастнее.